Отмеченный - [2]

— Губу себе покусал, — донёсся чей-то голос.

Потом на каталке увезли в палату и положили на кровать. В ту палату, из которой он смотрел на красногрудых снегирей. Под одеялом Вова двигал руками и ногами — они послушно двигались. А вот приподняться он не мог, не мог оторвать голову от подушки. Непонятно, непривычно и страшно. Нет, не до слёз, но и смешного совсем ничего.

— Водички хочешь? — зашла в палату тётенька, которая подняла его со стола.

— Нет… а почему я встать не могу?

Это пройдёт скоро. Спинка успокоится — и встанешь… бинтик-то на месте там?

— А я не знаю.

— Ну, лежи, не требушись… чуток, да и встанешь, — и ушла.

Вова лежал и почти каждую секунду пытался подняться. Но спины будто не было, она не слушалась.

— Ёлки-палки… — старательно пыхтел и напрягался он.

И скоро приподнял голову, а потом и сел на кровати. Спина вернулась. Он мог бы уже встать совсем, но куда же без трусов встанешь. Подождал ещё чуть-чуть, и всё покатилось быстро: в палату вошли мама и та высокая тётенька из операционной. Принесли пижаму с трусами. Наконец-то! А уж собраться — дело плёвое.

Пролетело ещё несколько разных минут. Потом на первом этаже его одежда, и:

— До свидания, Вова. Обязательно пей все таблеточки, которые мама будет давать.

И вот они уже едут с мамой в такси. Мимо всех магазинов. Про них даже и не вспомнилось. Мама всегда говорит, что денег не хватает, но сегодня они едут на такси. Подкатили прямо к подъезду. А когда зашли домой, у Вовы глаза округлились: папа протягивал ему навстречу красный автомат с жёлтым рожком. Тот, который стреляет шариками.

— А ты как узнал!?..

— Ну, ты же как-то говорил мне… — улыбнулся папа.

И не стало больницы, не стало боли… В тот день не одна самодельная мишень была много раз пробита в районе десятки.

Через два дня ближе к вечеру пришла Вовина бабушка, Елена Сергеевна, мамина мама. Стол накрыли в зале. Сидели и разговаривали.

— Вам сахару сколько положить? — спросил папа.

— А ты мне лучшей варенья подай, — ответила Елена Сергеевна, — вон у вас малинка в вазочке.

— На, мам, на, — подала варенье Вовина мама, — ты рассказывай, как к Поповым-то сходила…

— Сходила, сходила… щас, расскажу всё… маслице подай ещё, — обустраивала бабушка колбасой и маслом булочку. — Пришла я, обнялись мы с подружкой моей дорогой, год уж не видались. Посидели, обсказала я ей всё, что Вову нашего надо бы маме её показать. А Галинка говорит мне, что мама-то у ней уже старая совсем, не берёт никого лечить. Ну, посидели мы ещё, всплакнула я — что, мол, делать-то нам. Одним словом, сходила она в комнату к Пелагее Ильиничне… Согласилась старушка посмотреть нас… завтра… во второй половине дня. Но только посмотреть, а лечить, может, и не возьмётся.

— Ну, спасибо, мам, спасибо тебе. Поедем завтра.

На следующий день уже в сумерках Вова с мамой и Елена Сергеевна подошли к небольшому дому в узком переулочке. Через невысокую ограду было видно, как от крыльца поднялись с лаем и направились к воротцам пять или шесть разномастных маленьких собачек. Наверное, услышав собачий лай, вышла встречать гостей Галина Ивановна.

— Здравствуй, подружка моя дорогая! — расцеловали друг другу щёки она и Елена Сергеевна. — Пойдёмте, мама уже ждёт вас.

В небольшом, плохо освещённом коридорчике разулись, сняли куртки и пальто.

— Заходите сюда, — открыла одну из комнатных дверей Галина Ивановна.

Пошли Вова с мамой. Дверь прошли, а дальше и идти некуда — какая же она маленькая, эта комнатка. Длиною в кровать двухметровую, а по ширине между стеной и кроватью ещё тумбочка поместилась. На тумбочке небольшая икона: надтреснутая доска с ликом Божьей Матери. Краски потускнели и подтёрлись, но глаза Богородицы смотрели на вошедших ярко, отчётливо.

А на кровати, обложенная множеством подушек, сидела очень полная женщина. Настолько полная, что кровать за ней была почти не видна. Сидела она совершенно неподвижно, и из-за этой неподвижности казалась какой-то искусственной, неживой фигурой. И только глаза смотрели на вошедших ярко, отчётливо. Сильно пахло расплавленным воском. За оконцем стемнело, и комнатку освещала маленькая жёлтая лампочка под низким потолком. Ещё у иконы горела тонкая жёлтая свеча.

— Здравствуйте, Пелагея Ильинична! — поздоровалась Вовина мама.

— И тебе здоровья, женщина… ты матка будешь? — только чуть повернув голову, ровным тихим голосом ответила Пелагея Ильинична.

— Да… да, я мама…

— Что… дивишься на меня, что я така большая и гладкая, — тяжело дыша, сказала Пелагея Ильинична. — Забодала меня болезня… раздуват, ажно кожа лопатся… и вода вон из трещин текёт… — Помолчала немного, отдохнула. — Я хоть платьем, как попоной, накрыта, а то и смотреть страшно. А к ночи меня дочка почистит от сырости… ну, давай мне сынка свово…

— Иди, Вова, — подтолкнула мама Вову. Он шагнул и оказался рядом с бабушкой. Она взяла его руки в свои и пристально посмотрела в глаза. И Вова стал смотреть в её ясные серо-голубые глаза. Через минуту-другую Пелагея Ильинична повернула голову к Вовиной маме.

— Ох, силов совсем нету, — вздохнула тяжело. — Вижу, падучая у него… запущенный он сильно, глазки уж с места сдвинулись, косеньки вон…