«Открывать здесь!» - [9]

Разговор прервали женщины. Они вошли в кабинет как заговорщицы, довольные проделанной работой, и пригласили гостей в столовую.

— Очень кстати! — обрадовался Юрий Семенович. — А то у нас тут без бутылки… без бочонка! — поправился он, — языки к нёбу прирастают.

Ольга Сергеевна, увидев дым, со страхом взглянула на мужа, но тут же успокоилась.

Маджари не отличалось хорошим цветом — мутноватое, оно не золотилось, не искрилось в бокалах, но вкус имело отличный.

Вместо первого тоста Юрий Семенович прочитал письмо своего тбилисского друга:

— «…Счастья на земле все еще не хватает людям. Пора кончать с этим дефицитом. Пусть дружба хороших людей поможет нам. Реки сливаются в море, люди объединяются в дружбе. За дружбу правильных людей, за торжество правды!..»

— Я не вижу оснований возражать против такого тоста, — сказал Григол.

Выпив свой бокал, он снова закурил. А Юрий Семенович наклонился к Игнату Александровичу и, показывая глазами на табачный дым, спросил полушепотом:

— Ну как? Терпишь?

— Совершенно спокоен, — ответил тот.

— А работается без курения?

— Да ведь как сказать…

— Что — как сказать? Ты смотри на меня! Здоров и работаю как вол, служу. И вот результаты: квартиру дали! Это же не кооперативная…

— Ладно, об этом потом, — отмахнулся Игнат Александрович, как от дыма. — Мне чем-то нравится твой Григол. Но как осторожен! Попроси его сказать что-ни-будь…

Григол согласился, встал.

— По нашим обычаям, — сказал он, — я должен говорить последним. Но, думаю, очередь дойдет еще и до этого. Я тоже хочу говорить о счастье. Пока не будет хорошо всем в равной мере, нельзя быть счастливым никому. Стыдно быть счастливым, если соседи твои, земледельцы, нуждаются. Надо так, чтобы всем было хорошо. Я верю, что так будет всюду. Мы всегда в это верили.

Григол выпил, ни на кого не глядя, сел и снова задымил.

Игнат Александрович заволновался. Затем, обращаясь к Григолу, спросил:

— Вы были на войне?

— Всю войну был на войне. Однажды был в окружении, из окружения вышел. Вышло нас десять человек, остальные попали в плен. За этими остальными мы вернулись целой армией. И лишь когда освободили всех, я почувствовал, что вышел из плена. Это я тоже говорю о счастье.

Игнат Александрович извинился:

— Простите, что я все время спрашиваю вас!

— Пожалуйста! — ответил Григол. — Когда выпьем, я тоже буду спрашивать вас. Я спрошу: вы всегда довольны собой?

Игнату Александровичу Григол нравился все больше и больше. Нравился весь его облик, его манера говорить короткими фразами — резко и четко. Понравилось, как он вставал — сразу и легко, словно сильные пружины стула подбрасывали его кверху, и как сидел — прямо, не сутулясь. Что-то в нем осталось от войны — молодцеватая подобранность, определенность во всем. Нравилось, когда он смотрел в глаза своим собеседникам и когда почему-то не хотел смотреть им в глаза, понравилось даже то, как он чадил.

На Игната Александровича вдруг нахлынуло то самое волнение, которого он давно ждал, часами сидя за письменным столом с коробкой никобревина и стопкой белой бумаги под рукой. Давно молчавшее воображение его словно бы проснулось, ожило. В клубах табачного дыма, который пускал Григол, перед ним стали возникать желанные видения, как если бы этот дым клубил он сам.

— Григол! — снова обратился он к председателю. — Что вы там начали говорить про свой сон, из-за которого вас работы лишили? Может, доскажете?

Григол засмеялся. Смех его — заливистый, озорной, с хитринкой — тоже понравился Игнату Александровичу.

— Вам, наверно, трудно будет поверить, — сказал Григол.

— В сон?

— В то, что я расскажу. И сон, конечно, мистический.

— Попробуем поверить.

Евгения Федоровна налила в бокалы вина и ждала, когда они закончат разговор, но, убедившись, что конца не предвидится, с упреком сказала Игнату Александровичу:

— Вы не успокоитесь, пока не заполните анкету на нового человека. Пусть люди выпьют, хватит дел!

………………………………………………………………………………………………….

— Мне дали хороший колхоз, — продолжал рассказывать Григол, — но я боялся идти в колхоз, у меня был мягкий характер. Мне приказали. Тогда я рассердился и тоже стал приказывать. Меня не слушает секретарь, я не слушаю колхозников. Колхоз выращивал виноград, вино делал, — мне приказали выращивать овец, шерсть делать. Мне было очень трудно, и колхозу стало очень трудно. Колхоз был богатый, за два года он стал бедный. Я разорил колхоз, и секретарь снял меня с работы.

— Колхозники или секретарь? — переспросил Игнат Александрович.

На этот раз вмешался Юрий Семенович:

— Игнат! Тебя, как говорится, хлебом не корми…

— Хлебом можешь не кормить, а вино разливай, — ответил Игнат Александрович и первый поднял бокал: — За ваше здоровье, Григол! Я рад, что познакомился с вами.

Но самому Игнату Александровичу было уже не до вина. Он хотел знать как можно больше о своем новом знакомом, по возможности — все. Немало встречается в жизни интересных людей, но далеко не все встречи вызывают в душе необходимое для работы волнение — то, единственное, творческое волнение, которое заставляет человека садиться за письменный стол. Немало есть сюжетов на свете, они всюду, мы ходим по ним, как по траве, они вокруг нас, как воздух, вода, свет. Но надо найти такой сюжет, единственный, свой, который бы воспринимался как пришедший не извне, а изнутри тебя самого, из твоей внутренней сути, про который можно было бы сказать: вот это мое, это для меня, это все я сам пережил, сам передумал.