Открытый город - [72]

Я разошелся не на шутку. И только Лизе-Анн, сменив тему, спасла меня от меня же самого. Сказала:

– Но, Джулиус, ты же психиатр. А меня это всегда интриговало. Я явно ненормальная – иначе не жила бы с этим вот персонажем. Оставим в покое пчел, чуму и всё остальное. Расскажи нам про самого чокнутого из тех, кого ты недавно лечил. Спорим, тебе попадаются пациенты с феерическим прибабахом. Или с тебя взяли подписку о неразглашении? Обещаем: мы никому не расскажем.

Я согласился их побаловать и стал рассказывать истории про своих пациентов, про визиты пришельцев и слежку властей, про голоса в стенах, про заговоры родственников. Ужасы психических заболеваний, особенно у параноиков, всегда содержат целый кладезь забавных баек. И теперь я черпал из этого запаса, даже заимствуя некоторых пациентов у коллег, – выдавал их за своих. Друзья смеялись, когда я делился воспоминаниями о том, как пациентка «успешно» заглушила сигналы с других планет: аккуратно заклеила алюминиевой фольгой все окна в квартире, к подошвам туфель прикрепила приемники, искусно сплетенные из скрепок, а во все карманы, даже в карманы пижамы перед отходом ко сну, клала кусочки свинца. Самый выигрышный материал дает параноидальная шизофрения, а люди с этим диагнозом – великолепные рассказчики: ведь они, подобно писателям, строят собственные миры. Если оперировать законами их внутренней реальности, эти миры чрезвычайно логичны и только со стороны кажутся бредом психа.

– А доктора правда называют психов «психами»? – спросила Моджи.

– Безусловно, – сказал я. – Собственно, попадаются психованные на всю голову – так мы и записываем в истории болезни. Я и сам сделал на прошлой неделе запись в таком духе. Агент по продажам, сорока девяти лет: я поговорил с ним несколько минут и, не дослушав, записал: у пациента исполинские тараканы в голове. А еще одному как-то поставил диагноз «безумен, как Мартовский Заяц». Вы бы подивились, услышав, как выражаются доктора, когда их не слышат посторонние!

– Знаете тот магазин недалеко от Трайбеки, – спросила Лизе-Анн, – «Безумное чаепитие», со слоганом «От всех безумцев мы без ума»?

– Нуу, – сказал мой друг, – я знаю одно: я от них и сам определенно без ума. В этом городе вообще полно тронутых – пожалуй, среди ньюйоркцев большинство такие. То есть, на самом деле нет, – добавил он, – шучу. Но, в сущности, каждый просто находит свой способ притереться к жизни, и никто до конца не застрахован от проблем с головой, вот я и говорю: дайте всем свободу самим разбираться со своими тараканами. Версию о сумасшествии используют как предлог для гонений на инакомыслие – всегда использовали. Джулиус, это ты наверняка знаешь досконально: в средневековой Европе существовали плавучие тюрьмы, корабли дураков – шли от порта к порту, забирая всех нежелательных. А из людей, у которых мы бы теперь предположили легкую депрессию, изгоняли бесов. Всё это делалось, чтобы очистить общество от заразных элементов.

Если же говорить о настоящем умопомешательстве, – продолжал мой друг, – а я не буду делать вид, словно его не существует, если говорить о глубинном, интуитивном разладе между объективной реальностью и некой персональной реальностью собственного сочинения, – что ж, в моей семье примеров было хоть отбавляй. Ты говорил о Лейдене – ну-у, моя семья тоже в некотором роде Лейден. Мой отец лишился рассудка и подсел на кокаин. А может, в другом порядке – с кокаина началось. В любом случае, в эту самую минуту он где-то в Южной Каролине, шляется по улицам в поисках порошка. В этом его цель жизни. Учтите: слово «отец» я употребляю в отвлеченном смысле. Этого субъекта я уже четыре года не видел, а лучше бы никогда не видал. Пример номер два: моя мать – шестеро детей от пяти разных мужиков. Тоже своеобразное безумие, верно? Сами посудите: почему бы не остановиться после третьего или четвертого ребенка? У меня есть старший брат – сидит за торговлю дурью. А о дяде Реймонде я вообще молчу. Дядя Рей работал механиком в пригороде Атланты. У него были жена и трое детей. Он был, как говорится, соль земли – никогда не ходил налево, не употреблял наркотики. А потом – мне тогда было одиннадцать – помешался, отчего, одному Богу известно, пошел на задний двор и выстрелил себе в лоб. Его нашла младшая дочка – моя двоюродная сестра Иветта, тогда ей было семь.

Вся компания погрузилась в молчание. Я знал эту историю. Кошмарная обстановка в семье, из которой моему другу пришлось как-то выбираться, чтобы поступить в университет, а потом в аспирантуру, а потом стать младшим преподавателем в университете, входящем в Лигу плюща. Теперь, завершив свой рассказ, он сидел с умиротворенным лицом. На лужайке перед нами, где тени становились всё длиннее, вечерело, свернутые парашюты увозили на машинах Управления по делам парков и зон отдыха. Вероятно, удальцам впаяют обвинения в безрассудном поведении, создающем угрозу для жизни окружающих, и приговорят к штрафу.

– Могу предположить, – сказала после долгой паузы Моджи, – что то, с чем в этой стране были вынуждены сталкиваться и до сих пор сталкиваются черные, – я говорю не о себе и не о Джулиусе, а о таких, как ты, чьи деды и прадеды уже жили здесь… то, с чем вы вынуждены сталкиваться, кого угодно довело бы до умопомрачения. Расистский строй этой страны штампует психов.