Открытие Японии и реформа японского тела (вторая половина XIX — начало XX вв.) - [6]
Тем не менее встретить в общественном месте одетого по-японски японца, обладающего хоть каким-то положением, стало трудно. Редчайшим исключением был Окакура Тэнсин (Какудзо, 1862–1913), сыгравший огромную роль в деле институциализации и пропаганды японского искусства: даже во время нахождения в Европе и США он не отказывался от национальной одежды и поучал своего сына: “Со времени своей первой поездки в Европу большую часть времени я одевался в кимоно. Советую тебе путешествовать за границу тоже в кимоно — если ты находишь, что твой английский язык достаточно хорош. Но никогда не носи японское платье, если твой английский плох”. Его смелость, однако, вызывала раздражение японской элиты. Придуманная Окакура для студентов возглавляемой им Академии изящных искусств униформа, которая должна была напоминать о древнеяпонских одеждах, вызывала у студентов и персонала стойкое чувство отвращения: покинув пределы заведения, многие из них заходили к проживавшим неподалеку друзьям и родственникам, чтобы немедленно переодеться[5].
Несмотря на пример, поданный Окакура, японцы практически никогда не носили кимоно за границей, что вызывало одобрительные отзывы европейцев. Во время пребывания японского посольства в Санкт-Петербурге газета “Голос” сообщала: “Члены посольства были одеты в парадных мундирах европейского покроя, богато вышитых золотом, в белых брюках с золотыми лампасами и треугольных шляпах с золотым шитьем и плюмажем. У посланников этот плюмаж — белый, у секретарей и проч. — черный. Во время Высочайшего выхода на площадку перед манежем, представители Японии стояли в первом ряду многочисленной и блестящей свиты Государя Императора, приложа, подобно всем прочим членам этой свиты, руки к кокардам своих шляп. Молодые члены посольства имели чрезвычайно красивый и совсем европейский вид в своих парадных костюмах”[6].
Что до распространения женского европейского платья, то оно происходило намного медленнее. В первые годы правления Мэйдзи на улицах городов стали появляться женщины с короткими стрижками и в “мужском” платье (в брюках), на что власти отреагировали недвусмысленно: они запретили женщинам носить короткие прически и мужское платье — внешний облик должен служить социальным маркером, но вовсе не гендерным уравнителем.
Многочисленные жалобы родителей и традиционалистов на то, что девочки своими манерами и обликом становятся похожими на мальчиков, возымели действие: в школах ввели практические занятия, на которых обучали тому, как должна вести себя женщина, чтобы не вызывать сомнений в гендерной принадлежности своего тела. На поведение мальчиков (мужчин), на их облик и одежду накладывалось намного меньше ограничений. В эпоху, когда мужская жизнь изменялась очень быстро, именно женщине предписывалось стать хранителем традиций. Это знаменовало серьезнейший поворот в сознании, ведь раньше поведение и облик мужчины регламентировались, безусловно, в большей степени: средневековые руководства по этикету были обращены прежде всего к мужчинам (самураям) как гарантам неизменности порядка.
Противоречивость культурной ситуации хорошо видна на примере того, с какой непоследовательностью входило женское европейское платье в придворный обиход. 30 июля 1886 года супруга императора Мэйдзи, Харуко, впервые показалась на публике в европейском платье. Императрица подала знак всей стране: теперь в европейской одежде разрешается ходить не только мужчинам, но и женщинам. Уже осенью этого года дамы из высшего света перешли на европейские наряды. Однако в самом скором времени новое придворное обыкновение было упразднено. Уже на следующем приеме по случаю дня рождения Мэйдзи дамы высшего света вновь облачились в кимоно. Решение такой “показательной” важности могло быть принято только на самом высоком уровне. Символом новой “мужественной” Японии был военный мундир императора. Он уравновешивался образом Японии традиционной. И здесь огромная роль принадлежала именно женщине. В противном случае Япония превратилась бы в филиал Европы, японцы утратили бы свою идентичность, а этого мало кто хотел. Главную оппозицию правительству составляла “почвенническая” партия, которая жестко критиковала его за чересчур прозападнический курс.
Кроме того, японцы считали предназначенные для “высшего света” декольтированные платья “неприличными”. Простолюдины не стеснялись своей наготы в смешанных публичных банях, женщины кормили грудью младенцев прямо на улицах, но обнаженная шея считалась вызывающим знаком сексуальности. Санкт-петербургская газета “Голос” писала в 1867 году, что если японские мужчины постепенно переходят на европейскую одежду, то “японские дамы не дошли еще до подобного прогресса. Несмотря на свои, заведомо всем легкие нравы, они до сих пор не решаются еще оголять по-европейски своих прелестей, и никак не могут взять в толк, что женщине, желающей быть одетой как можно нарядней, следует быть раздетой до пояса. Они находят это неприличным, что доказывает, конечно, их необразованность”
