– А давно вы замужем, Эмма? – спросил он.
Я посмотрела на него: в его взгляде сквозил расчет, и я заметила любопытство, о котором не догадывалась прежде.
– Около четырех лет.
– Значит, вы вышли замуж совсем юной.
– Не особенно. Мне было двадцать два.
Я почувствовала, на такое критическое замечание мне следовало бы ответить, что это Мери поздно вышла замуж; но он продолжал:
– А у вас есть дети? – я поняла, куда он клонит. Правильно ответить на этот вопрос было невозможно: если я скажу – нет, он сочтет меня одной из тех эгоистичных молоденьких штучек, которые пренебрегают своим общественным долгом и выходят замуж ради развлечений; если я отвечу, что дети есть, но не сообщу точные даты их рождения, он решит, что я вышла замуж по необходимости.
– У меня двое детей, – сказала я, – девочка и мальчик.
– Да, – заметил мистер Скотт, – как вы повзрослели!
– Как чудесно, – подхватила миссис Скотт своим обычным ровным тоном. – Как, должно быть, прекрасно рано заводить детей, теперь так многие делают. А как вы управляетесь? Вам ведь даже удалось выбраться на эту вечеринку?
– О, у меня няня-француженка, – ответила я, пытаясь казаться этакой богачкой: я знала, что это шокирует их, потому что, по их мнению, возможным считалось тратить огромные суммы на садовников и домашнюю прислугу, а также на украшение интерьера, но иметь няньку было таким же безнравственным, как иметь личного шофера.
– Она мне необходима, – добавила я в подкрепление своих слов. – Чтобы дать возможность выходить. Особенно в таком тихом местечке, как это.
– Думаю, вам очень понравится здесь летом. Так красиво, и весь Уэльс словно стоит у вас на пороге. Мы и сами живем здесь неподалеку, переехали из Челтенхэма, когда наша семья увеличилась. Дети живут отдельно, и большой дом стал слишком велик для нас…
И в течение последующих пяти минут она рассказывала о том, насколько дом стал велик для нее. В отличие от своего мужа она мной нисколько не интересовалась. Едва прислушиваясь к ее словам, я думала, не ее ли рафинированная безликость так привлекала меня в детстве: ее лицо могло принадлежать только женщине, рожденной для должности руководителя. Я видела такие лица у школьных директрис, у членов различных комитетов, у докторов и университетских преподавателей, но не у простых людей. А вот черты моей подвижной, худенькой матери, я часто замечала у буфетчиц и жительниц окраин. Я задумалась о своей матери, а голос миссис Скотт все звучал у меня в ушах, донося до меня истории судеб ее остальных детей и описание свадебного платья Мери. Моя мама была инвалидом и всю свою жизнь страдала от туберкулеза, который и убил ее за год до нашей свадьбы, когда ей было всего сорок три. Я никогда не знала ее особенно хорошо: я была нянькиным ребенком, для меня мать была экзотической несчастной женщиной, несколько месяцев проводившей в санатории, а остальное время – в своей кровати. С самого раннего возраста запомнилось мне постоянное сочувствие окружающих: мы с отцом казались единственными людьми, способными спокойно воспринимать ситуацию. А такие ситуации всегда притягивают людей, подобных Мери Скотт. Теперь мне кажется, что они постоянно ожидали моей собственной трагической смерти, как в романе Шарлотты Бронте, в школьной маленькой кроватке. Но вот я жива и здорова и теперь понимаю, что за это должна благодарить поведению моего замечательного отца, развившего во мне то, что сейчас оказалось мне полезным: прощение некоторого снисходительного отношения к себе. Я научилась держать определенную дистанцию с людьми вроде миссис Скотт, которая отождествлялась мною с неким образом заменителя матери. Мне не хотелось иметь такую мать, даже в детстве, но она олицетворяла так необходимую мне стабильность. Она была доброй женщиной, я уважала то, как она управляла семьей и мужем. Но она слишком многого была лишена.
Моя мать, помимо того, что была инвалидом, еще и пила. Не очень сильно, просто несколько больше своей нормы или больше нормы женщины, способной вести нормальную жизнь. Думаю, мой отец не пытался помешать ей. Интересно, впервые подумала я, знали ли об этом Скотты; возможно, знали, потому что однажды Мери приехала к нам в Кэмбридж и увидела бутылки из-под джина. Мои размышления были прерваны появлением Дэвида, подхватившего меня под локоть и помешавшего миссис Скотт закончить свой монолог.
– Думаю, нам пора идти, Эмма, – сказал он, когда она замолчала. – Я пригласил несколько друзей выпить, здесь много не отыщешь.
– Это мой муж, Дэвид Эванс, – быстро представила я его. Я не знаю, кого мне хотелось разозлить, но, кажется, мне по вообще не удалось, потому что Дэвид тут же включил свое обаяние.
– Старые друзья Эммы? – переспросил он и тут же добавил: – Вы обязательно должны поехать к нам и выпить.
Они не собирались принимать приглашение, но были довольны: они заговорили о театре, обо мне, и я едва могла поверить своим ушам, потому что через мгновенье он уже благодарил их за то, что они приглядывали за мной в моем несчастном детстве. Настала пора идти.
– Думаю, у многих людей было несчастливое детство, – сказала я сердито, – а теперь мне пора идти покормить Джозефа, пока он не посинел от крика.
