Открытая дверь - [30]

Разложила Вика деликатесы на капоте, стаканчики походные коньяком наполнила, я широким жестом трудящихся приглашаю:

— Прошу за стол!

— Ну, Андрюха! — дядя Федя восторженно восклицает и первым благоговейно стаканчик подрагивающими пальцами ухватывает.

— С возвращением тебя из армии, Андрей, — Сергей Львович произносит, — за встречу!

— За твое здоровьице, Андрюша!

— Спасибо, Мария Николаевна.

— Опять к нам работать?

— Не решил пока. Думаю… — договорить я не успел. Башенный кран вдруг сердито звякнул, стрела дернулась, пошла в сторону, над нашими головами прошелестел блок.

— В чем дело, Валентина? — Сергей Львович прокричал. — Ты что, не видишь, кто в гости пришел?

— А ну кончайте пьянь разводить! — из кабины выглянуло наконец злое, раскрасневшееся лицо Вальки. — Смена не кончилась, а они разложились! Убирайте постороннюю машину из зоны, не то!..

Я видел, как в застекленной кабине крана Валентина свирепо заиграла рычагами, «смайнила» блок и, резко рванув стрелу, повела его прямо на «Волгу». Все мы невольно пригнулись, и только Вика продолжала спокойно хлопотать возле капота. И даже не посмотрела в сторону беснующейся крановщицы.

Не знаю, какая муха укусила Вальку Голубеву, только встречу мою с бригадой она скомкала. Распили по-быстрому с коллективом бутылку «Баку», общими фразами перекинулись, и дал я Вике команду собираться, машину из зоны выводить. Не то Валька и впрямь ее блоками разнесет, с нее станет.

— Старуха-то твоя бывшая — ревнует, — доверительно шепнул мне на прощание дядя Федя и кивнул головой в сторону крана. — Эвон как икру заметала, когда твою кралю приметила! Эта твоя новая — хороша! Вот что значит, Андрюха, тверезым быть и своей голове хозяином. Коньячка стопочку — и шабаш! Знай наших! Тогда и всей другой жизненной благодати куснешь. Человек, он ведь, Андрюха, слаб и хитер, — продолжал дядя Федя, настраиваясь на привычный для себя послестопочный философский лад, — вот меня, к примеру, взять…

— Как Валька Голубева с Петром Игнатьевичем поживает? — перебил я вопросом дядю Федю.

— С каким Петром Игнатьевичем? — дядя Федя вывалил на меня глаза.

— С Романенко, кладовщиком, с кем же еще? Она ведь за ним замужем?

— Валька Голубева за Романенко замужем? — переспросил дядя Федя удивленно. — Чудеса! Впервой слышу…

Вот так открылась в моей предармейской подруге еще одна благородная черта. Все сделала, чтобы не связывать меня обязательностью какой-либо, вольность мне предоставила, полную послеармейскую свободу. На целых три года начисто отсекла меня от себя…

Стоит ли говорить, что с этого момента все мысли мои вновь к Валентине обратились, загорелые же прелести владелицы «Волги» привлекать глаз и волновать особо перестали. Распрощался я с Викой сухо, официально. Поблагодарил за угощение, за автосервис, четко попросил включить все это в счет, который предоставит мне ее папа, пообещав при первой же возможности сполна оплатить его. И вновь мне показалось (готов поклясться), что в зеленоватых раскосых глазах женщины промелькнуло что-то похожее на сожаление или даже обиду. Словно катала она меня на папиной машине, поила коньяком, икрой кормила и ублажала белозубыми улыбками за одни лишь красивые мои глаза.

С трудом дождался я вечера. Несколько раз к дому Валентины подходил, на окна ее, кустами сирени скрытые, посматривал, а войти не решался. Черт знает что со мной происходило, только волновался как никогда. Как-то примет меня Валентина? А может, и не примет вовсе, может, я ей и впрямь надоел?..

В какой-то момент совсем было собрался калитку отворить, да с бабкой Матреной едва не столкнулся, соседкой Валентининой. (Валентине полдома в наследство от матери досталось, в другой половине Матрена проживала.) Что мне, казалось бы, до горластой ее соседки? Бывало, до армии бабка Матрена только слово мне поперек скажи… А теперь вот засмущался, как пионер, которого учительница возле дома красивой пионерки усекла. Радуюсь, что не узнала меня бабка Матрена, проползла с кошелкой мимо. Нет, что делает с человеком, даже «трудным», армейская жизнь! Хотя какой я «трудный»? Это я для таких, как отчим мой, Борис Олегович, «трудным» был, для Байрамова «трудным» буду, а для Вальки и ребят ее, может быть, самый наиподходящий человек. Сдается мне, что Валька и привечала-то меня в основном за то, что Колька ее и Танечка были для меня как родные. Интересно, узнают меня ребята, как-никак три года прошло. Подросли, отвыкли…

Размышляю я так, маскируюсь в кустах возле дома сожительницы своей, жду, когда стемнеет. Солнце давно уже за лес уползло, роса пала, но светлынь майская стоит, и четко Валькино оконце в белых резных наличниках вырисовывается. Вдруг вижу: растворилось окно бесшумно — и никого! Застучало мое сердце, заколотилось, как после марш-броска. Понял: догадывается Валька, что я поблизости таюсь, ждет, сигнал подает. Поднялся я решительно, в полный рост, двинулся прямиком по росной траве-кустам к Валькиному оконцу. Подхожу — в окне Валентина стоит в белом платье. Руки на груди сложены, голова опущена, а на мордахе ее щекастой слякоть слезная поблескивает. Перекинулся я через подоконник в комнату, Валька повисла на мне и заревела в голос. Ребята — Коля с Танечкой — с кроватей повскакали и тоже на мне повисли…