Откровения Блаженной Анджелы - [11]

Ср. Bonaventura. Breviloquium.

ния, от своей воли. Последнее подчеркнуто обоснованием принятия страданий и наслаждений тем, что сам мудрый Врач души ниспошлет нужные испытания и нужные облегчения (232, 211, 135), ибо муки — драгоценный дар Божества, ведающего меру и предел их для каждой души (228). Но чем же тогда объяснить присущую Анджеле жажду мук, видимо противоречащую только что приведенному их пониманию? Разумеется, Анджела знает сладостность мук, однако эта сладостность их, заключенная уже в стремлении к ним, не главное. Высшею ценностью для нее является мука, исключающая наслаждение ею, и чем больше душа кажется себе оставленною Богом, т. е. страдающей без наслаждения, тем больше, значит, любит ее Бог и тем ближе она к Нему (139): верное знамение присутствия Бога в душе — радость ее в страданиях (89, 55), но не наслаждение или радость самими страданиями, а тем, что они дарованы, ниспосланы.

Конечно, страдания очищают душу, оправдывают и приближают ее к Богу. Однако и это не является достаточным основанием для того, чтобы жаждать мук. Ведь мы знаем, что Анджела хотела страдать даже в том случае, если она осуждена. И это желание связано с идеей справедливости Божьей, т. е. с постижением вселенского значения самомалейшего зла, единства всех в добре и зле и непостижимого промышления Божьего. Страданий следует желать, приобщаясь к справедливости Божьей, но не страданий, как наслаждения, и не страданий, как искупления или возмещения своего греха, т. е. как средства своего спасения. В этом случае желание страданий не будет противоречить бедности и смирению, а, напротив, знаменовать истинную бедность и смирение во имя единения с Богом, с Его промыслом. Так выясняется единственно правильный, т. е. согласованный с другими добродетелями, смысл желания мук. Жажда страданий сливается с бедностью и смирением и становится подобною той жажде их, которая была у Христа. А уподобление Христу позволяет усматривать в страданиях некоторую самоценность, так как Христос для Анджелы откровение вечного Божества, в котором, следовательно, и находится последнее основание и абсолютный смысл страдания.

Таким образом Анджела приближается к тому, чтобы стать выше страданий. Тем более надлежит вознестись над наслаждениями. Несказанные услаждения обретала она в бедности, уничижении и смирении, в многообразных своих телесных и душевных муках. Но не услаждения, говорит она, следует искать и хотеть. “Разве Мария, мать Иисуса возлюбленнейшего, увидя возлюбленного Сына своего на кресте плачущим и умирающим, просила у Него сладости или утешения?” “Если душа в сем мире хочет чувствовать от Христа что-нибудь, кроме скорби — это знак малой любви и даже большой дерзости” (198), это не согласуется со смирением и бедностью. Не следует “требовать с назойливостью” “ласк Христовых”, “домогаться утешений духовных” в сей жизни (240), и только ли в “сей”? Цель любви выше сладостных утешений: она в самом Любимом (227), и не ради них устрояет себя душа по образу и подобию Христову, а ради самого этого образа, т. е. ради самого Христа, ради самого Бога. Но не следует и отвергать “ласки” Христа, что тоже было бы гордынею и отрицанием основания всех добродетелей. Так и здесь мы приходим к такому же построению, как и в учении Анджелы о страдании, — к основанию всех добродетелей. То же, что душа испытывает наслаждения смущать нас не должно: наслаждения неизбежны и неустранимы, как необходимое проявление того же самого основания, могущего быть названным и любовью.

Итак, должны быть желание страдания и страдание, должно быть и наслаждение — все в смирении и бедности, т. е. в полном подчинении воле Божьей, в единении с Богом. А единение с Богом и есть любовь. Любовь рождается из того же основания, так же связанная с другими добродетелями, как и они друг с другом (218, 228). Она “наибольшая и главнейшая из всех добродетелей” (218) и всех их в себе содержит (ср. 240). В этом смысле всю мистику Анджелы можно назвать мистикой любви (98, 110, 115, 119, 222-225, 230), и в свете истинной любви вся описываемая святою дорога к Богу — не внешнее подражание Христу, а мистическая жизнь в Нем. Все внешнее, весь закон — об этом говорили уже Бернард и Ришар — снимаются с человека, и он становится внутренне свободным от всего, наложенного на него извне, но свободным не свободою “братьев свободного духа”, не желавших знать закона. Нет, любящая душа сама создает себе внутренний закон или, вернее, следует внутреннему закону своей преображенной природы, преображенной — т. е. восстановленной. Она раскры-

вает свое настоящее основание — закон Духа Святого, осуществленный во Христе (214, 225, 232).

Возносясь в молитве к Богу, душа расширяется за пределы своего естества, смягчается и познает себя и Бога, а познавая Бога — любит Его. Любя же Бога, желает она обладать Им и преобразиться в Любимого (207). Но что значит преобразиться в Бога любовью? Это значит любить любовью Творца все, что любит Он, радоваться о благе ближнего, печалиться о грехах и пороках его (218). Преображается душа в волю Божью, т. е. в волю страдальца Иисуса, потому что через Него лежит путь души к Богу (226). И в душу истекают тогда от Бога благодатные дары, и совершаются в ней Божественные действия (ib, 28, 79), и даруется ей разумение (228). Преображенная в Бога душа испытывает огненную любовь, и эта огненная любовь и создает истинное подражание Христу в чувствах и действиях, истинно Ему уподобляет (228). Таков несомненный признак сынов Божиих (229. Ср. 129, 145, 156-166, 233-236, 212, 240).