— И что мне с тобой делать, Кайсар? — притворно вздохнув, спрашивает он. — Ты словно заноза в заднице, тонкая такая, острая и зазубренная, зудит, дёргает, болит, садиться не даёт, и вытащить нельзя.
— Оставить меня в покое, лейтенант, — отвечаю я, судорожно сочиняя себе непробиваемое алиби.
— Даже не надейся, — он сдвигает шляпу на затылок. — я всегда буду поблизости. Стоять у тебя за спиной, дышать тебе в затылок, ожидая того момента, когда ты лоханёшься по-крупному. Совершишь непростительную оплошность. Такую вот монументальную ошибку, — он показывает, какой просчёт я обязательно совершу.
— И ты её допустишь, поверь моему опыту, Кайсар, ты её совершишь. Непременно. Без всяких сомнений. Железно. Стопудово! — он жизнерадостно хохочет.
— За что такая нелюбовь, начальник?
— Догадайся.
— Я тоже от тебя не в восторге, лейтенант…
Он достаёт плоскую коробочку коммуникатора, раскрывает, пристально вглядывается в небольшой экранчик.
— Ладно, умник, — говорит лейтенант после непродолжительного молчания, — а скажи-ка ты мне, детектив, где ты был, скажем, двадцать минут назад?
— Здесь и был, — отвечаю я, — пил водку. Шлегель подтвердит. Угостил меня Папаша за то, что я ему помогал стены сверлить. Под картины.
— А пыль, значит, от бетонного покрытия.
— Точно так, начальник, сверло попалось тупое.
— И царапина на щеке от отколовшегося осколка.
— Вы чертовски догадливы, лейтенант.
— А если мы спросим у Папаши…
— То старина Шлегель подтвердит мой рассказ…
— и…
— И никаких больше «и» лейтенант. Меня в чем-то обвиняют? Предъявите постановление о задержании. Нет? Ордер на осмотр, выемку, обыск. Тоже нет? Тогда до свидания, лейтенант!
— Па-а-а-па-а-а-ша-а-а! — кричит лейтенант, растягивая гласные.
Шлегель протискивается в подсобку, бочком-бочком обходит лейтенанта, прямо не смотрит, косит глазом, словно породистый конь, только всхрапнуть остаётся для полноты образа и копытом ударить.
— Дружище, — просит лейтенант, — принеси-ка ты нам пива, прохладного, но не холодного, в больших таких кружках, самых больших, какие у тебя найдутся и чтобы были они запотевшие, со слезой, и не местного, стефанийского и, упаси тебя боже, не санкаранского. А принеси ты нам, Папаша, настоящего земного, тёмного ирландского, — лейтенант заговорщицки подмигивает Кайсару. — Говорят тёмное пиво у тебя отменное.
— Что вы, почтенный господин, — смущённо отвечает Шлегель. — Разве можно у нас найти земное-то пиво? Разорительно и не по чину нам такая торговля. Одна пошлина чего стоит!
Лейтенант иронично вздёргивает левую бровь.
— А не обманываешь ли ты нас, братец? — спрашивает лейтенант задушевно, — не дуришь ли ты нас, не вводишь ли нас в заблуждение? Намедни завтракал в твоей харчевне мой осведомитель, так он весьма нахваливал именно этот сорт пива.
— Кроме того, — лейтенант выразительно смотрит на Папашу, — он дружен с оперативниками из окружного Акцизного управления и иногда, редко, но, поверь мне, дружище, метко, делится с ними своими скромными догадками и предположениями. Вельми скуден умом и тщедушен телом, но зело любопытен и наблюдателен, стервец. Проныра и изрядный шельма, этот мой информатор.
— Гнида он, — бурчит под нос Шлегель, — башку открутить. Секундное дело.
— Папаша, — говорит лейтенант, — хватит болтать. Неси пиво. А мы с тобой, Кайсар, продолжим наш милый тет-а-тет.
— Не о чём нам с тобою разговаривать, — отвечаю я, — нет у нас общих тем для разговора.
— Почему же нет? Темы, они как грибы. Всегда что-нибудь да найдётся. Там походишь, тут поищешь… Нет? — изрекает лейтенант и тычет мне под нос коммуникатором. — К примеру, заварушка в северном «отстойнике». Горячий приключился казус и энигматический, само собой. Как, память пробуждается?
— Спит, — безапелляционно чеканю я.
— Жаль, — грустит лейтенант, — что придётся нам её немножко потревожить. Привести в чувство. Растормошить. Растолкать этими самыми… пинками. Размять, развернуть, прополоскать и вывесить сушиться.
— Не поможет, — в тон ему отвечаю я, — сон летаргический.
— Я все же попытаюсь, — лейтенант с надеждой смотрит на меня. — Вдруг мне повезёт?
В кладовку заныривает Папаша с невообразимо большими кружками пива и тарелкой, от души, до краёв, наполненной солёными земляными орешками «чиверс».
— Тёмное, ирландское, — пасмурно возвещает он, — и орешки. За счёт заведения. Ставит с грохотом посуду на кособокий столик и уползает обратно, к себе за стойку, зализывать душевные раны, выть тоскливо на луну и перетирать по новой и без того кристально чистые бокалы.
Лейтенант жадно припадает к кружке. Отпив чуть меньше четверти, отваливается и удовлетворенно икает. Бросает в рот орешки, сыто жмурится.
— Ну, Кайсар, готова твоя память сотрудничать с органами правопорядка в добровольном порядке?
— Не дождётесь, — говорю я, вслед за лейтенантом припадая губами к кружке, подобно рыцарю, благоговейно приникающего к негаданно обретённой чаше Грааля.
— Х-хорошо пошло, — комментирует лейтенант, жмурясь, словно разомлевший в тепле кот.
— Орешки? — двигает он ко мне тарелку.
— Всенепременно, — утвердительно киваю я.
— Так вот, — упрямо подводит меня лейтенант к интересующей его теме, — стряслось этой ночью в северном «отстойнике» небольшая поначалу перестрелка, плавно перетёкшая, — лейтенант чертит ладонью синусоиду, — в форменное побоище. В нормальное такое, в полном соответствии с полевым наставлением пехоты, боестолкновение, переходящее местами в затяжные бои с применением тяжёлого, очень тяжёлого вооружения. Мы, конечно, фиксировали спорадические факты завоза на территорию «отстойника» единичных экземпляров артиллерийских систем в разобранном виде и по частям, но чтобы в «отстойнике» отыскались самоходные бронированные машины, мы этого себе представить не могли. Наш косяк, не отрицаю. Итак, кто нападал, до сих пор точно установить не удаётся, но с чего там заваруха началась, мы выяснили.
