Отказной материал - [69]

Отложив в сторону авторучку, Коновалов собрал бумаги в стопку, сдвинул ее в сторону, наклонился к открытому сейфу и из его бездонных недр вытащил тонкую папку. Со дня поступления из отделения милиции переданный ему на рассмотрение материал не пополнился ни одной бумагой. Переговорив с Ветровой, Коновалов собирался вынести постановление об отказе, поставив таким образом точку в этом деле.

Задав дежурные вопросы о самочувствии и получив на них такие же дежурные ответы,

Коновалов мысленно выругал себя и перешел ближе к делу.

— Екатерина Петровна! Вы подали заявление, в котором просите не возбуждать уголовное дело и не привлекать никого к ответственности, так как претензий ни к кому не имеете, верно?

— Господи, ну сколько же можно меня спрашивать об одном и том же? Да, это так, и я это уже сто раз повторяла — и вам, и в милиции.

— Хорошо, я ведь ни в чем вас не упрекаю. Это полностью ваше право. Но давайте внесем полную ясность. Не могли бы вы объяснить причины своего поступка?

Катя посмотрела на следователя таким взглядом, что Коновалов испугался, не перегнул ли он палку. «Вот будет номер, — подумал он, опуская голову и передвигая по столу бумаги, — если она возьмет и напишет сейчас это проклятое заявление. Ее ведь действительно все достали своими вопросами. И чего делать тогда? Дело возбуждать?»

— Что я должна вам объяснить?

— Ну, скажем так: причины своего молчания. Я вижу тут только два варианта: или вы их боитесь, или хорошо знаете. Ведь насилие над вами, назовем это так, я полагаю, все-таки было. Были эти трое молодых ребят на машине. Но, повторюсь, или вы их боитесь, или это ваши знакомые. И в том и в другом случае я вас вполне могу понять. Время сейчас тяжелое, и, увы, наша доблестная родная милиция никак не может обеспечить порядок. Более того, как работник надзирающего органа я могу отметить, что мы, к сожалению, и сами склонны частенько нарушать законность, использовать ее, так сказать, в своих интересах… Поэтому я и потревожил вас, хотел сам во всем убедиться. Так. вот, я немного отвлекся. Я могу понять, что вы их боитесь и не надеетесь, что вам помогут. Если вы так действительно считаете, то переубедить вас я не берусь. Но хочу заметить, что в моей практике не было такого, чтобы преступники потом мстили потерпевшим — сами или через своих знакомых. Возможно, где-то такие случаи и имели место, но, повторяю, я с ними не сталкивался. Хотя, как вы знаете, прокуратура занимается только самыми важными и опасными преступлениями — такими, как убийства, изнасилования, похищения людей и другими. Вот… А если это ваши знакомые, то тут вообще все понятно: молодые люди, в чем-то не поняли друг друга… Всякое в жизни бывает. Я прав?

Ожидая ответа, Коновалов достал из кармана «Беломор», тщательно размял папиросу и даже успел прикурить, но Катя молчала.

— Думаю, что я прав. Но послушайте, пожалуйста, еще. Они ведь еще и избили вас. Не сами же вы так упали! А по факту нанесения вам телесных повреждений, в том случае, конечно, если они будут отнесены к категории тяжких, уголовное дело может быть возбуждено и без вашего заявления.

— Хорошо! — Катя прижала сумочку к животу, а сама подалась вперед, сверля Коновалова усталыми злыми глазами. — Хорошо, я вам все расскажу. Все, как было на самом деле. Записывайте!

Закончив рассказ и расписавшись на бланке, Катя вежливо попрощалась и ушла. Слегка ошарашенный Коновалов, забыв про потухшую папиросу, заново вчитывался в неровные строчки объяснения: «…Я веду половую жизнь с десяти лет, и иногда у меня бывают острые приступы желания, с которыми я никак не могу справиться… я сама подошла к трем ранее мне неизвестным мужчинам кавказской национальности…» «Издевается, дура, — подумал Коновалов, но, без особой злости. — Да и черт с ней… Надо будет не затягивать, списать это побыстрее…»

В дверь громко и уверенно постучали, и сразу вслед за этим в кабинет заглянул гориллоподобный молодой человек в белой рубашке и черных брюках, при радиотелефоне и золотой цепочке.

— Можно? Я Гаврюшин. Встретив непонимающий взгляд следователя, явно не осведомленного о его персоне, молодой человек ухмыльнулся и продвинулся дальше в кабинет, продолжая тем не менее придерживать дверь рукой.

— Ну, я жалобу подавал. Меня эти… милиционеры избили, вот! Сказали, дело у вас.

Румяная физиономия и необъятные плечи вызывали сомнение в имевшем место зверском избиении.

— Какое дело?

Коновалов поднялся, пошире открыл форточку и, не услышав ответа, раздраженно переспросил:

— Какое дело, молодой человек?

— Вы — Соколов?

Гаврюшин посмотрел на Коновалова подозрительно, как будто следователь порвал это дело и теперь никак не хочет сознаваться.

— Нет, моя фамилия Коновалов. На двери табличка висит. А у Соколова десятый кабинет, дальше по коридору. Там, кстати, Тоже написано.

— Ага!

Дверь с треском захлопнулась, и обиженный носитель радиотелефона побежал искать правду в другом месте. Коновалов включил электрочайник и, растирая уставшие пальцы, опять подошел к окну.

К его удивлению, Ветрова вышла на улицу не одна, а с каким-то мужчиной — лет тридцати, худощавым, в широких джинсах и легкой куртке. Обойдя занимавший сразу два парковочных места красный джип, они сели в скромную белую «шестерку», на заднее сиденье, и сразу уехали. Открывая дверцу и помогая Ветровой сесть, мужчина обернулся и посмотрел на окна прокуратуры. Следователь сразу узнал его: оперативник из РУВД, из «тяжкой» группы. Интересно, он-то здесь при чем?