Отель "Калифорния" - [29]

— Они, наверное, все время слушали «Голос Америки», Ричард!

— Не знаю, что они слушали, но меня — нет. В общем, все кончилось тем, что они нарожали мне детей, которым я все время должен. А как вы решили уехать? — Дик спрашивал Друга.

«Меня он не спрашивает, потому что уверен, что я тоже вышла замуж за американца и теперь свалила от него, бедного!» — Настя, прищурясь, посмотрела на Дика, но он действительно спрашивал Друга.

— Я? Ну, совсем просто. Решил, что в СССР мне ничего больше не светит. Продвигаться по должности, — притворяться, лгать — я же был коммунистом — надоело. Да и не интересно. Я не лидер по натуре.

— Он философ, Ричард. Он очень любит философствовать в одиночестве, то есть в компании с рюмкой.

— Нахалка! — сказал Друг по-русски и продолжил для Ричарда: — А заниматься нелегальными делами я не люблю да и не очень-то умею. Вот и все.

— Так вы были коммунистом не по убеждениям, а ради карьеры? — У Дика в глазах мелькнуло насмешливое любопытство, но не испуг.

— Какие там убеждения?! Я был начальником очень крупного отдела в исследовательском институте. Ну, мне и намекнули, что, если хочешь остаться на месте, не мешало бы вступить в партию. Я сомневался сначала. Но меня направили в Высшую партийную школу. И когда мне там все показали, поводили, я решил, что обязательно буду посещать. Знаете, почему? Там был необыкновенный кафетерий. Севрюга, икра, свежие овощи зимой. Но главное, что стоило все какие-то мизерные копейки!

— Вы, значит, стали коммунистом по кафетерно-желудочным причинам! Наверное, многие в вашей стране вступили бы в партию на таких условиях, — Ричард смеялся.

— Так их и пустили! И потом, они предпочитают эмигрировать, чтобы насытить желудки. А ты, — Настя взглянула на Друга, — предал дело Ленина! Худой предатель.

Дик тоже засмеялся, решив, что на сей раз понял шутку: «Говоря о желудке — пойдемте к столу!»

Обеденный «участок» был небольшой комнатой с таким же высоким потолком, со множеством узеньких окошек из цветного стекла вдоль закругленной стены. Посередине стоял стеклянный сервированный стол с канделябром. Дик отодвинул для Насти стул — на металлических ножках, как и стол.

— Тебе, Ричард, нравится холодный серый цвет, да?

— Да. Он дает хороший контраст с теплым цветом вина.

Он зажег две свечи и вышел.

— Он не кажется тебе снобом? — Настя повертела в руке бокал тончайшего стекла.

— Ты со своим Сашкой забыла, что такое приличное поведение и хороший вкус. Вы там все бля да бля!

— Нахал! Сам меня в халате встречаешь!

— Все. С сегодняшнего дня я меняюсь. — Друг протянул руку за Настиной рукой и поцеловал ее, но туг же не удержался: — Я правильно целую? Не обслюнявил? — и он издал хрюкающий звук.

На их смех вошел Дик… с супницей!

— Вы смеетесь надо мной?

— Нет-нет, Ричард. Это Настя все свои глупые шутки отпускает. Лучше бы помогла вам.

Ричард открыл супницу, и тут же Настя поняла, какой запах мешался с сандалвудом. Борща.

— Я же вам сказал, что мои жены ничего почти не делали, так что мне пришлось многому научиться, — он протянул руку за Настиной тарелкой.

— Все-таки они рожали детей, Ричард!

Борщ был настоящий Не фирмы «Манушевиц» в банках.

— Я не хочу сказать, что девять месяцев беременности это ерунда. Но с другой стороны, женщины в малоразвитых странах только и делают, что рожают. Так что, если женщина это делает в цивилизованном мире — мы ведь таким наш мир считаем, — это ее выбор. Ничего другого она, выходит, не может. — Дик взглянул на Друга.

Друг утер усы, с которых свисал кусочек капусты:

— Наш поэт, так называемый русский негр, Пушкин, свою жену все время сознательно беременной держал, чтобы по сторонам не глядела… Борщ — сказка! — Он даже причмокнул и сказал только Насте: — Тебя, лапочка, с твоим эмигрантом ждет такая же участь… Я ей сказал, Ричард, что если она так гордится тем, что русская, могла бы тоже борщ приготовить.

— Я годна для чего-то другого, а не для того, чтоб готовить и рожать.

Дик улыбнулся:

— Ты не состоишь в клубе феминисток?

— Нет. И потом, феминистки вовсе не отказываются рожать детей. Они скорее поступают, как твои жены. Рожают, разводятся и получают алименты — а в глазах общества выглядят сильными матерями-одиночками. В Советском Союзе все феминистки ударяются в религию, диссидентство. Они носят платья, как для беременных, длинные прямые волосы, не трахаются и поэтому, видимо, выглядят на десять лет старше… А потом удивляются — почему мужчины не джентльмены? Некоторые мужчины ими, правда, вообще быть не могут. — И Настя взглянула на Друга.

Тот выпил водки, закусил борщом и, покачав головой, посмотрел на Ричарда:

— Вы, конечно, понимаете, о ком она говорит. Позор! Позор! Не джентльмен! И таким мне суждено будет умереть. Ужас!

Ричард засмеялся:

— Мне кажется, я начинаю понимать ваши прэйват шутки… Перейдем ко второму блюду? — и он стал убирать тарелки.

— Ричард, вы не хотите жениться в третий раз? На славянке! Насте я вас не уступлю, — и Друг украдкой показал Насте язык.

Та помогла Дику вынести посуду на кухню. В отличие от столовой здесь был неимоверный бардак. Она даже не смогла скрыть своего изумления.