Отечественная война 1812 года глазами современников - [79]

К этому времени не только Москва, но и Кремль осиротел. Осталось в нем всего шесть семейств из дворцовой прислуги да наше седьмое. Матушка думала уйти в Сокольники. У меня там долго жил дед при сокольничей команде. Она издревле была заведена, и уничтожил ее император Александр лишь в <18>22 году. Дед шил клобучки на соколов, и жил он в собственном домике, а как умер, отказал дом свой и клочок земли тетке, родной сестре моей матери. Тетка-то проживала в Алексеевском монастыре[131], а как стали подходить французы, перебралась к родственникам в село Измайлово, а мать думала перейти в ее дом, благо он стоял пустой, да уж потом рассудила, что не из-за чего с места трогаться. «Если, мол, придут злодеи в Москву, так и в Сокольники дорогу найдут. А лучше там остаться с моими сиротами, где Господь Бог приютил». Так мы и остались.

2 сентября поднялся вдруг гул по городу, проходили по нем наши войска, и сказывали, что идет за ними неприятельская армия. Мне было 13 лет, а брат был годом старше меня. Собрались мы бежать на улицу, взглянуть, что там делается, да матушка нас не пустила. Уселись мы у окна и слышим все тот же гул и конский топот, а ничего не видать. Потом послышались выстрелы, и вслед за ними загремела боевая музыка, и стали французские полки вступать в Кремль. Помню, шли они так браво, с распущенными знаменами, и начальники ехали впереди.

Мы поахали, поахали, да и улеглись спать. А бедная мать во всю ночь даже не задремала. На другой день пришли к нам французы. Мы так и обмерли, да они нас стали успокаивать — детей приласкали, а с матерью начали толковать да руками что-то показывать. А сами все «мадам» да «мадам», да какого-то Нея поминали. Толкуют, а мы ничего не поймем. Ушли они, да потом вернулись и переводчика с собой привели. Переводчик из наших, и у него белый бант на левой руке над локтем, чтобы все его знали. Объяснил он нам, что французы предлагают матери, не хочет ли она, чтоб ее перевели на Басманную, к маршалу их Нею. Что там ее никто не обидит и будем мы жить на всем готовом. Либо, говорят, хочешь, так здесь оставайся, и точно так же вам будут выдавать деньги на содержание. Матушка говорит: «Коли милость ваша будет, я здесь останусь». И точно, выдали они нам денег за целый месяц вперед, уж сколько — не помню, и муку мы от них получали, а иной раз и печеные хлебы. Да еще французы сказали, что если матушке понадобится куда идти городом, они дадут ей проводника, чтоб ее кто не обидел.

Вошли они в Москву в понедельник, а во вторник въехал сам Наполеон и поселился во дворце. Ему служили во все время трое из дворцовых лакеев, что в Кремле оставались. Не любо им было после своего-то царя ему служить, да ведь уж тут не откажешься.

В ночь с понедельника на вторник же начались пожары. Целых четыре дня Москва кипела, что в котле. Покойная матушка плакала да молилась, и мы, дети, понимали, что гнев Господень над нами. Так и думали, что пришел нам конец. Днем-то еще не так страшно было; а как настанет ночь да видишь, что стоит над головой огненное море, так сердце и замирает. Горело со всех сторон, да еще, на беду, поднялась страшная буря. Так на нас и сыпались головни, стекла лопались в окнах, а от жары дышать нельзя было. Однако Господь помиловал, не дошел огонь до Кремля.

Как утих пожар, стал Наполеон, что ни день, делать смотр своим войскам. Сначала матушка нас не выпускала из дома, а уж тут, как сжились мы с французами да видим, что бояться нечего, — так хаживали мы частехонько с братом на смотр. Раз видим, что толпятся французы на Ивановской площадке, и подошли посмотреть, что там делается. Видим, около самой Ивановской колокольни привязан один из наших к столбу, а сам Наполеон стоит на Красном крыльце, а около него генерал и солдаты стоят впереди. Вдруг кто-то крикнул по-ихнему одно только слово, и солдаты выстрелили в нашего. Как увидали мы это, так бежали без оглядки домой и с тех пор на площадь не ходили. Ведь они говорили, что русские жгут город, многих перехватали и расстреливали их как поджигателей.

Трудно было в Москве что-нибудь купить, рынков не было. Разве кто-нибудь из наших украдкой продаст, либо неприятели у нас же награбленное добро нам сбывают. Надо было матушке чем запастись, хоть как-то нибудь нас прокормить, так французы дадут ей проводника. Сколько раз и я выпрошусь с ней, взглянуть, что делается в городе. А страх было посмотреть, что там делалось: все почти выгорело, а наши бедняки спасались в подвалы да в погреба. Иные в церквах тоже жили и ходили все по ночам собирать овощи по огородам.

Пошли мы раз к тетке в село Измайлово; стояли и там французы; тетка сказывала, что обиды от них не видать. Умер священник измайловской церкви; наши в горе, что похоронить его нельзя по православному обряду, и два француза пошли в Москву, привели оттуда священника и похоронили батюшку. Только уж житье в Измайлове было плохое; оставалась в запасах манная крупа; наши ее томили в печке и ели как саламату. Тетка-то и говорит матери: «Перешла бы ты в Сокольники, в батюшкин дом; стоит он пустой. Как бы его не разорили, кабы кто в нем жил, все бы верней было. Тебе бояться нечего, коли придут французы, потому ты с детьми, они тебя не тронут». Уж все знали, что они к детям ласковы, и очень тетка просила, чтобы мы перешли в ее дом. Матушка обещала, что об этом подумает, и вернулись мы в Кремль.