Отечественная война 1812 года глазами современников - [32]
Ред<акция>.
Русский инвалид. 1847. № 205. 17 сентября. С. 817–818.
ПЕРЕД МОСКВОЙ
А. К. Кузьмин
Из подлинных записок 1812 года
Во время нашествия французов мне было 16 лет. Они налетели нежданные, негаданные, как комары из дальнего леса. Тогда, за исключением каких-либо ста голов, вся Россия верила от чистого сердца, что Наполеон, не объявя войны, прокрался неожиданно в наше Отечество; как будто наше Отечество — какой-нибудь ветхий хлебный амбар, в который всякий ночной воришка может залезть потихоньку! Впрочем, так было объявлено во всех тогдашних официальных известиях, чрез что мы сами простодушно сознавались в своей дремоте.
В то время я находился в <Калужском> лесном институте. Первое известие, что Наполеон перешел границу, не сделало на нас почти никакого впечатления. Мы спокойно продолжали учиться, веруя, что Россия велика и что он, пройдя по Польше хотя и длинный польский, уберется восвояси; но когда чрез несколько недель узнали, что французы в Смоленске, все встревожилось и зашумело! В это же время приезжал к нам один военный генерал, осматривать институтские строения для предполагаемых военных лазаретов, и тем более настращал. Директор Вюльфинг собрал всех кадет в институтскую залу и сделал к нам воззвание: «Кто хочет в военную службу, спасть Отечество? Я сам с вами пойду!» — прибавил хромоногий и однорукий старик, одушевленный храбростью. Не желающих не было. «Все хотим! Все желаем!» — кричали мы в один голос и тут же в этом подписались. Директор с нашей подпискою поскакал в Калугу; а мы, бросивши тетрадки, принялись за ружья и стали учиться маршировать. Горе! Горе вам, французы! Вот мы тебя, Наполеон!
Однако ж не сбылись наши ожидания. Каспару Богдановичу в Калуге растолковали, что без высочайшей воли нас нельзя принять в военную службу; что каких-нибудь сорок получеловек не составят вспомогательного средства; что Россия еще не в таких плохих обстоятельствах, чтоб вербовать детей, имеющих совсем другое назначение; и что он, почтеннейший Каспар Богданович, гораздо лучше сделает, если постарается, в случае приближения неприятеля, препроводить нас куда-либо в безопасную сторону. Вот как рассуждают холодные души! А мы твердо были уверены, что при нашей помощи по крайней мере несколькими часами ранее были бы выгнаны французы из Отечества!
Нечего делать, нас распустили по домам, будто на вакацию. Я с братом Николаем возвратились в <сельцо> Симоново, где не застали батюшки <К. Стефановича>: он уже служил в ополчении. Матушка <Елизавета Сергеевна> была в ужасных хлопотах: девять человек детей и десятый, как говорится, на носу, лошади в хомутах, экипажи у подъезда, все уложено, надобно ехать, бежать, а куда? И надолго ли? Неизвестно. Притом и денег, кажется, было мало. На первый раз мы хотели отправиться в свою брянскую деревню, в село Бетово; а потом ехать к какому-то дальнему родственнику Воронежской губернии в город Землянск.
Но матушка одна отправилась в Землянск и своим невозвратным отъездом остановила наше путешествие. Она 7 сентября неблагополучно родила, а 9-го уже не было ее на свете. К этому времени батюшка отпросился в отпуск, чтоб выпроводить нас из деревни; но вместо того сделал проводы на Серпейское кладбище и ускакал обратно, оставивши нас, детей, на власть Божию.
Предположивши в моих записках не писать ничего грустного, я пройду молчанием этот ужасный удар. Пусть назло судьбе-злодейке приятные и смешные минуты в моей жизни переживут меня, а все грустное и печальное предастся вечному забвению. Знаю, что радости редки, что от такого плана записки мои будут толсты, как чахоточный стряпчий; но чем меньше — тем лучше!
Все соседи наши уехали, куда попало, — большая часть в Москву, предполагая, что там безопаснее; но старушка Белокаменная за собственные грешки и за мотоватое поведение своего сынка Кузнецкого Моста — скоро попала в огненное чистилище. В околотке нашем сделалось ужасно пусто. Наполеон зажился в Москве, и всех тяготила какая-то глухая, томительная неизвестность будущего. Но вот принудили молодца отправиться обратно по той же дороге; вот он в Смоленске, вот уже у Березины, — и у всех отлегло от сердца. В отношении к нашей стороне — это была черная, громовая туча, прошедшая боком. Мы слышали, как она с ревом неслась от запада, видели ужасные молнии, уже появились передовые вестники бури; но ветер переменился, подул с востока, вихрь, и туча ушла обратно тем же путем. Смоленск от нас 220 верст; Малоярославец, где Наполеон хотел пробраться другой дорогой, — 150 верст; а французские мародеры были от нас верстах в 70, а именно по дороге к городу Ельня, в селе Пятницком.
