Отец убийцы - [8]

— В таком случае мне незачем сегодня отсиживать час ареста, не так ли, господин обер-штудиендиректор?

Наконец-то ему удалось вывести ректора из терпения — истинного или мнимого, подумал Франц, — Рекс поднялся из-за кафедры и прикрикнул на ученика:

— Садись, Грайф! Тебе придется еще подождать извещения школы. До тех пор изволь подчиняться ее правилам.

Они увидели, как Конрад, чуть помедлив, пожал плечами и повиновался приказу. Это выглядело так, словно он хочет сказать: «Тот, кто умнее, уступает». Собственно говоря, ему уже незачем уступать, подумал Франц, его выгнали, он мог бы сложить свои книги и тетради и удалиться, но Конрад повернулся и пошел на свое место, и лишь кривая усмешка напоказ выдавала, что он не совсем чувствует себя победителем, хотя и взял верх в этом единоборстве.

Рекс больше не садился. Он покинул возвышение позади кафедры, некоторое время постоял около классного наставника, они поговорили шепотом, наверняка о Конраде, подумал Франц; видимо, Рекс дает указания Кандльбиндеру, как обращаться с Конрадом, пока тот еще в школе; в классе зашумели, ибо напряжение спало, и Рекс не призвал их к порядку, но все сразу же затихли, как только он начал расхаживать взад-вперед между рядами — дородный мужчина в светло-сером костюме из тонкой материи, под расстегнутым пиджаком белая рубашка куполом покрывала живот, голубой галстук, безупречно повязанный и уложенный, все еще сиял, а из-за очков в тонкой золотой оправе снова приветливо, даже благорасположенно смотрели голубые глаза, сквозь конский каштан на дворе изливался на закрытые окна классной комнаты свет прекрасного майского дня, Мюнхен светился, Рекс светился, и тем не менее все думали о том же, о чем думал Франц: теперь он выискивает новую жертву. Он больше не позволит Кандльбиндеру вызывать учеников, господи, подумал вдруг Франц, да он же и меня может поймать, его испугала сама мысль о том, что старый Гиммлер может именно его вызвать к доске, чтобы проверить его греческий.

Франц стал называть его про себя «старый Гиммлер», а не «Рекс», потому что, как только Конрад Грайф дал этой важной птице имя — так же как собаку кличут не «собака», а «Гектор» или «Буци», — он вспомнил, что, когда поступал в гимназию, отец предостерегал его.

— Виттельсбахский обер-штудиендиректор — старый Гиммлер, — сказал он. — Берегись его! Вряд ли тебе, особенно в младших классах, придется иметь с ним дело, но, если придется, старайся не показаться ему в дурном свете. Это человек опасный!

Прошло уже добрых три года, и титул сам собой оторвался от фамилии, реке был для всей школы именно Рексом, а всего лишь каким-то господином Гиммлером он был, по-видимому, только для Конрада Грайфа. Впрочем, отец никогда не говорил ему, почему считает этого человека опасным. Но Франц удивлялся, почему он называл его «старый Гиммлер», Рекс ведь старше отца не более чем на несколько лет! Но прежде, чем он успел расспросить его, он получил ответ посредством сравнения — отец упомянул «молодого Гиммлера», сына обер-штудиендиректора.

— Молодой Гиммлер в полнейшем порядке, — рассказывал отец. — Отличный молодой человек, сторонник Гитлера, но не ограниченный, он всегда приходит и к нам, людям Аюдендорфа, и в «Рейхскригсфлагге»[3]; из молодых ребят, которые часто у нас бывают, он самый толковый и надежный, спокойный, но с железной хваткой, родился в тысяча девятисотом, потому и не успел на фронт, но я думаю, в окопах он наверняка не сплоховал бы, мне бы такого в роту. Он насмерть рассорился с отцом, старый Гиммлер состоит в Баварской народной партии, он церковник до мозга костей, считает себя, правда, патриотом, но в войну был «героем» тыла, да к тому же и не антисемит, вовсе не считает зазорным общаться с евреями — подумать только: с евреями! — поэтому сын прервал с ним отношения, молодой

Гиммлер ни за что не сядет за один стол с евреями, иезуитами и масонами. Старый Гиммлер карьерист, — добавил он. — Остерегайся всегда карьеристов, сын мой! — сказал он торжественно. — Он каждое воскресенье ходит к мессе в Михаэлискирхе на Кауфингерштрассе. Там ты их можешь увидеть всех разом, эти сливки мюнхенского общества.

Откуда он знает, думал Франц, слушая эти поучения, отец ведь протестант, насколько мне известно, он никогда не бывал на католической мессе, Кины — протестантская семья, мать отлучили от католической церкви, потому что она вышла замуж за протестанта, и детей — по требованию отца — крестили по - протестантски. Франц Кин-старший — Францу при крестинах дали имя отца — был не только сторонником Аюдендорфа и антисемитом, но и набожным лютеранином. До моей конфирмации, вспомнил Франц, он каждое воскресенье посылал меня на детское богослужение в Христову церковь.

Тогда, три года назад, излагая сыновьям теории своего кумира, генерала Аюдендорфа, отец говорил живо, темпераментно, железным, исключающим малейшее возражение голосом, который очень подходил к его горячей черноволосой голове с мгновенно вспыхивавшим лицом, — этот голос производил на Франца всякий раз сильное впечатление, — теперь же, спустя три года, голос ослабел, отец вообще казался Францу человеком сломленным, болезнь, которой он страдал, изменила его, он много времени проводил лежа, дела шли плохо, он уже не надевал своей формы капитана, когда отправлялся — правда, все еще молодцевато подтянутый, но в штатском костюме — на какой-нибудь милитаристско-националистский праздник, проводившийся в Мюнхене по любому поводу. Только орденская розетка в петлице костюма свидетельствовала, что в войну он был тяжело ранен и награжден Железным крестом I степени.