Отец - [5]
И все же жалко было Мурода…
Машина, вырвавшись из ущелья, пошла на спуск и за Соленым ручьем выкатила на равнину. Приподнявшись в кузове, старик увидел впереди первые строения Хайрабада. Издали полустанок напоминал одинокого путника, затерявшегося в безбрежной степи. Ветер мешал смотреть, застилал слезой глаза. Старик, плотнее завернувшись в полушубок, снова приткнулся к ящику. Впервые он почувствовал боль в висках. Голова его слегка кружилась.
В городе уже гасли огни, когда наконец старик со вздохом облегчения остановился у многоквартирного дома. Еще на подходе он высмотрел на втором этаже знакомые окна и удивился: в них не было света.
«Неужто спят?»
Утихшая было тревога вспыхнула с новой силой. Не дав себе передохнуть, он вошел в подъезд и, задыхаясь, с трудом переставляя беспомощные ноги, стал подниматься по лестнице.
У обитой дерматином двери старик поставил корзину, рядом положил дыню и осторожно нажал на кнопку звонка. Из глубины квартиры отозвался мелодичный бой колокольчика. Выждав немного, старик скова позвонил, потом еще раз и еще: ни звука шагов, ни голосов.
«Чудно. Не могли же они уйти. Вызвать отца из такой дали, и вот тебе на… Может, соседи знают».
Он подошел к двери напротив, поднес было палец к кнопке, но передумал.
«Вдруг спят. Неудобно тревожить».
Потом достал из кармана поддевки часы, которые верно служили ему со времен войны. Было около одиннадцати.
«Эх, дети, дети! Дай бог, чтобы все было в порядке».
Он решил спуститься вниз и уже сделал шаг по лестнице, как от соседей донесся женский голос. «Не спят», — обрадовался старик и решительно позвонил. Почти тотчас же резко распахнулась дверь. Вышла рыжеволосая женщина средних лет, с узким нервным лицом. На ней было короткое платье с глубоким вырезом на шее. Маленькими подведенными глазами она бесцеремонно и неприязненно осмотрела старика.
— Доченька, я отец Мурода…
— Какого Мурода?
— Соседа вашего. — Старше показал рукой на противоположную дверь. — Я приехал из района, а дома никого нет. Не скажешь, где они?
— Странный вы человек. — Лицо женщины дернулось, видимо, она усмехнулась. — Мне они не докладывают, когда уходят.
— Доченька, а может…
— Да поймите же, я ничего не знаю и ничем не могу помочь.
Дверь захлопнулась, прежде чем старик успел что-либо спросить. Словно ища опору, он ухватился за поясной платок и, тихо бормоча «прости, господи, прости, господи», спустился по лестнице. Недалеко от подъезда он нашел низенькую лавочку, смахнул рукавом снег, сел, глубоко втянул голову в воротник чапана[4].
Улица еще жила редкими прохожими и машинами. У перекрестка на фасадах домов горели буквы неоновых реклам. «Мясо, молоко, масло», — шевеля губами, бесцельно читал старик. — «Детская шалость с огнем приводит к пожарам». «Промышленные то ры». Ему стоило большого труда угадать, что такое «то ры», и когда наконец понял, то потерял к рекламе всякий интерес. Он вообще отрешился от всего, что окружало его, и даже не обратил внимания на такси, остановившееся почти у самого дома. Лишь когда из машины вышли мужчина и женщина и, смеясь чему-то своему, приблизились к подъезду, старик поднялся навстречу. Увидев его, они приостановились, удивленно переглянулись.
— Мы уже и не ждали вас, — после первых приветствий стал оправдываться Мурод. — Решили, что не приедете, и отправились в гости. Когда же вы выехали?
— В полдень, сынок, в полдень. Как узнал, что ты звонил, сразу же собрался. Думал, что и не доберусь…
— Да что же мы стоим, пойдемте домой. Вы же совсем замерзли.
Но старик не тронулся с места. Он испытующе смотрел на сына.
— Скажи, что случилось? Почему так поспешно вызвал меня?
— Ничего не случилось. — От Мурода пахнуло водкой и табаком. — Просто соскучился…
— Он в Москву едет на три месяца. От завода направляют учиться. Вот и хочет перед отъездом повидаться, — пояснила невестка. Она быстрее мужа уловила состояние старика, но поняла его по-своему и накинулась на Мурода: — Говорила же, незачем беспокоить отца в такую погоду…
— Едешь, значит, учиться… Слава богу, — сказал старик. — А я, грешным делом, о чем только не передумал.
— Ну идемте же… — Взяв отца за локоть, Мурод повел его в подъезд.
Поднимаясь по лестнице во второй раз, старик всем своим немощным телом чувствовал, как он устал. Все невзгоды долгого дня отозвались в нем сплошной неумолчной болью. Колоколом гудела голова, разламывалась поясница. На какое-то мгновение у него появилось желание остановить сына и сказать ему: «Ты, сынок, не ведаешь, что делаешь. Если тебе действительно захотелось повидаться со мной, мог бы выкроить денек и приехать. Этим ты не уронил бы своего достоинства, а для меня встреча была бы праздником, я не устал бы молиться за тебя. Теперь же мне ничто не в радость. Как мог ты забыть, что я стар, немощен и что зимний путь не для моих костей? Как мог забыть ты?.. Ведь я отец твой…» Но ничего этого не сказал старик. Не мог он, не хотел признаться себе, что очаг, согревавший его все последние годы, давно уже холоден. В молчании он хоронил пепел истлевших надежд.
— Так едешь учиться? — безучастно переспросил старик, когда они уже были на лестничной площадке и Мурод, достав ключ, копался в замочной скважине. — Учись, сынок. Хорошее это дело — учиться.
В настоящее издание включены роман «Три дня одной весны», повести и рассказы известного таджикского писателя Саттора Турсуна. В основе произведений Саттора Турсуна — нравственно-философская проблематика. Интерес к глубинам души героев, острая социальность, напряженность сюжета — наиболее характерные черты творчества этого писателя.
Автор, сам много лет прослуживший в пограничных войсках, пишет о своих друзьях — пограничниках и таможенниках, бдительно несущих нелегкую службу на рубежах нашей Родины. Среди героев очерков немало жителей пограничных селений, всегда готовых помочь защитникам границ в разгадывании хитроумных уловок нарушителей, в их обнаружении и задержании. Для массового читателя.
«Цукерман освобожденный» — вторая часть знаменитой трилогии Филипа Рота о писателе Натане Цукермане, альтер эго самого Рота. Здесь Цукерману уже за тридцать, он — автор нашумевшего бестселлера, который вскружил голову публике конца 1960-х и сделал Цукермана литературной «звездой». На улицах Манхэттена поклонники не только досаждают ему непрошеными советами и доморощенной критикой, но и донимают угрозами. Это пугает, особенно после недавних убийств Кеннеди и Мартина Лютера Кинга. Слава разрушает жизнь знаменитости.
Когда Манфред Лундберг вошел в аудиторию, ему оставалось жить не более двадцати минут. А много ли успеешь сделать, если всего двадцать минут отделяют тебя от вечности? Впрочем, это зависит от целого ряда обстоятельств. Немалую роль здесь могут сыграть темперамент и целеустремленность. Но самое главное — это знать, что тебя ожидает. Манфред Лундберг ничего не знал о том, что его ожидает. Мы тоже не знали. Поэтому эти последние двадцать минут жизни Манфреда Лундберга оказались весьма обычными и, я бы даже сказал, заурядными.
Эта повесть о дружбе и счастье, о юношеских мечтах и грезах, о верности и готовности прийти на помощь, если товарищ в беде. Автор ее — писатель Я. А. Ершов — уже знаком юным читателям по ранее вышедшим в издательстве «Московский рабочий» повестям «Ее называли Ласточкой» и «Найден на поле боя». Новая повесть посвящена московским подросткам, их становлению, выбору верных путей в жизни. Действие ее происходит в наши дни. Герои повести — учащиеся восьмых-девятых классов, учителя, рабочие московских предприятий.
Июнь 1957 года. В одном из штатов американского Юга молодой чернокожий фермер Такер Калибан неожиданно для всех убивает свою лошадь, посыпает солью свои поля, сжигает дом и с женой и детьми устремляется на север страны. Его поступок становится причиной массового исхода всего чернокожего населения штата. Внезапно из-за одного человека рушится целый миропорядок.«Другой барабанщик», впервые изданный в 1962 году, спустя несколько десятилетий после публикации возвышается, как уникальный триумф сатиры и духа борьбы.
Макар Мазай прошел удивительный путь — от полуграмотного батрачонка до знаменитого на весь мир сталевара, героя, которым гордилась страна. Осенью 1941 года гитлеровцы оккупировали Мариуполь. Захватив сталевара в плен, фашисты обещали ему все: славу, власть, деньги. Он предпочел смерть измене Родине. О жизни и гибели коммуниста Мазая рассказывает эта повесть.
Из общего количества 9200 белорусских деревень, сожжённых гитлеровцами за годы Великой Отечественной войны, 4885 было уничтожено карателями. Полностью, со всеми жителями, убито 627 деревень, с частью населения — 4258.Осуществлялся расистский замысел истребления славянских народов — «Генеральный план „Ост“». «Если у меня спросят, — вещал фюрер фашистских каннибалов, — что я подразумеваю, говоря об уничтожении населения, я отвечу, что имею в виду уничтожение целых расовых единиц».Более 370 тысяч активных партизан, объединенных в 1255 отрядов, 70 тысяч подпольщиков — таков был ответ белорусского народа на расчеты «теоретиков» и «практиков» фашизма, ответ на то, что белорусы, мол, «наиболее безобидные» из всех славян… Полумиллионную армию фашистских убийц поглотила гневная земля Советской Белоруссии.
Роман И. Мележа «Метели, декабрь» — третья часть цикла «Полесская хроника». Первые два романа «Люди на болоте» и «Дыхание грозы» были удостоены Ленинской премии. Публикуемый роман остался незавершенным, но сохранились черновые наброски, отдельные главы, которые также вошли в данную книгу. В основе содержания романа — великая эпопея коллективизации. Автор сосредоточивает внимание на воссоздании мыслей, настроений, психологических состояний участников этих важнейших событий.
Роман «Водоворот» — вершина творчества известного украинского писателя Григория Тютюнника (1920—1961). В 1963 г. роман был удостоен Государственной премии Украинской ССР им. Т. Г. Шевченко. У героев романа, действие которого разворачивается в селе на Полтавщине накануне и в первые месяцы Великой Отечественной войны — разные корни, прошлое и характеры, разные духовный опыт и принципы, вынесенные ими из беспощадного водоворота революции, гражданской войны, коллективизации и раскулачивания. Поэтому по-разному складываются и их поиски своей лоции в новом водовороте жизни, который неотвратимо ускоряется приближением фронта, а затем оккупацией…