Отец - [4]

— Нет, отец, пустой у нас разговор. Здесь же дыра. Как я могу плюнуть на все и переехать? И во имя чего?

Старик насупился, закусил концы усов. Он и сам теперь видел, что разговор у них пустой.

— Не обижайтесь! — Мурод попытался сгладить свою резкость. — По возможности буду помогать, я уже подумывал об этом. Для начала возьмите вот. — Он полез в карман и достал две десятирублевки.

— Что ты!.. — запротестовал старик. — Мы, слава богу, не голодаем, а тебе на курорт ехать. Спасибо, что навестил, ничего мне больше и не нужно.

И тут жена старика, молча стоявшая до сих пор в дверях, кинулась к сундуку, достала бекасабовый[3] халат.

— Для тебя шила, — она накинула халат на плечи Мурода. — Пусть с ним для тебя все дни будут добрыми.

Потом и невестке, которая беспокойно слушала весь разговор отца с сыном, она поднесла отрез атласа. Все задвигались, заулыбались и были рады, что хоть как-то избавились от недавнего напряжения. Тут подошла машина, и Мурод с женой, распрощавшись, уехали…

Холм Шерона и кишлак под ним остались позади. В ущелье машина пошла быстрее. Учащенно защелкали цепи на колесах, замелькали серые скалы за бортом. Встречный ветер обжигал уши, свистел над головой.

Старик замерз. Он с тревогой прислушивался, как в пояснице, под лопаткой и в суставах рук оживали невидимые иглы.

«Чем ближе к старости, — думал он, — тем неуют-ней мир. Надо ж, такие боли, и от чего — от холода! Видать, и вправду старость не радость. Ждать мне теперь от жизни многого не следует. Да и грех жаловаться, я свое пожил, пора и честь знать. В этот мир через одни ворота мы входим, в другие выходим. Умереть нестрашно, лишь бы не оплакивать своих детей. Не обидно, когда первым уходит тот, кто пришел раньше… Но нет чернее дня, когда траур по сыну надевает дряхлый старик. Верно говорят: смерть родителей — наследство, смерть детей — нож в сердце».

Старик размотал чалму и, спустив ткань на уши, завязал вновь. Дыханием он пытался согреть застывшие пальцы, растирал их шершавыми ладонями, но это не помогало. Только в ногах еще чудом хранилось тепло.

«Если б не валенки, было бы совсем худо».

На Мурода он не таил обиды. В глубине души даже гордился, что у него такой деловой, рассудительный и в общем-то заботливый сын. Иное дело — невестка… Черства, скупа, а уж лицемерна — другой такой не сыщешь. Для нее каждый приезд старика что наказание: хлопотать надо, готовить, к тому же лишние расходы… Но ведь вида не подаст, все с улыбкой, с улыбкой… Где только Мурод подцепил ее?! Прости господи, разве человека узнаешь сразу. До прошлого года он и сам думал, что счастье улыбнулось сыну, женился на умной, домовитой женщине, но потом понял, что ошибся…

Миновав очередной поворот, машина остановилась под нависшими скалами. Рашид выпрыгнул из кабины, полез в мотор. Видимо, что-то у него там случилось, а может, просто решил проверить. Повозившись немного, он захлопнул капот и обошел машину, постукивая носком сапога по скатам колёс. Удовлетворенный осмотром, заглянул в кузов.

— Замерзли, амак?

— Совсем закоченел.

— Я старался ехать потише, чтоб не так продувало. Потерпите, через часок доберемся. Впрочем… — Рашид снял с себя полушубок. — Надевайте.

— А как же ты?

— В кабине тепло… Раньше нужно было б, да не догадался.

Старик, набросив на себя полушубок и поглубже втянув руки в рукава халата, уселся поудобнее.

Машина тронулась.

…Значит, он сам долго ошибался в невестке. В прошлом году, изрядно соскучившись, он взял с собой ведро раннего винограда, четыре дыни и поехал к сыну.

Гостил он уже два дня, обошел магазины и рынки и был всем доволен: и городом, и собой, и сыном, и даже невесткой, которая, надо сказать, была само внимание, не знала, куда его, свекра, посадить и чем угостить. Старика прямо распирало от самодовольства. Каково же было его потрясение, когда он вдруг услышал, что все это не что иное, как маскарад.

Утром третьего дня, одевшись, он стоял в прихожей в ожидании сына с невесткой, которые задержались в дальней комнате. Тут он вспомнил, что оставил на подоконнике в гостиной свой нож, вернулся за ним и хотел уже уйти, как услышал голос невестки. Его поразил раздраженный тон.

— Да, да! — срываясь с шепота, выговаривала она Муроду. — Когда он здесь, я не выхожу из кухни. Язык уже не поворачиваемся повторять: ешьте, пейте…

— Не забывай, что он мой отец и приехал не к кому-нибудь, а к сыну. А сейчас дай денег и не морочь мне голову, он ждет.

— Вот, вот, опять деньги… Мой бедный отец бегает, хлопочет, договаривается, чтобы на базе оставили гарнитур, а ты уже месяц не можешь привезти его. Откуда у нас столько денег, чтобы швырять их на каждом шагу?

— Ты мне плешь проела своим гарнитуром. Все тебе мало, когда только насытишься…

О чем еще они говорили, старик уже не слышал. Ошеломленный, он вышел во двор и стоял, покусывая кончик уса. Во рту у него было горько.

Когда показались молодые, ничто не напоминало о недавней перебранке. Мурод, правда, выглядел рассеянным, но на лице невестки играла улыбка.

Потом уже, спустя много времени, боль старика улеглась, и он даже пытался оправдать невестку. Конечно, она еще молода, у нее свои заботы, и откуда ей знать, что ему, старику, не нужны ни их деньги, ни их угощения, — были бы они здоровы и счастливы.