Отец, сын и сорок четыре пулемета - [12]

Холодно мне, девочка. Очень холодно. Хотя температура в помещении - плюс двадцать три. И нажатием нескольких кнопок я могу увеличить ее до сорока пяти включительно. Мне холодно. Этот тот холод, от которого можно замерзнуть насмерть в дебрях экваториальной Африки, страны вечного лета. Где ты, девочка-птица? В какой стране, под каким солнцем? Где наши сфинксы, где, черт побери, наш кофе с коньяком? И где... я?

Москва, 2027 год, 8 ноября, 12:19

Я непривычно долго болел. Лихорадило, жар сменялся ознобом, который сменялся новым жаром, и так до бесконечности. Я не знаю других лекарств, кроме аспирина, и трудно себе представить, сколько таблеток мне довелось проглотить за эти дни. Сегодня уже чувствую себя вполне здоровым. За окном белым-бело, кажется, зима в этом году будет ранняя.

Борис с тех по не звонил, что само по себе весьма приятно.

Бездеятельность - это бич. Именно от нечего делать я раз за разом иду по коридору в "музей Бориса", чтобы снова и снова корежить свою психику в поисках путей победы над сыном и острых ощущений... Бездеятельность в глобальных масштабах - это разрушительная сила не хуже войны или эпидемии. Когда в начале 90-х годов прошлого века в России рухнула промышленность, рабочий класс от нечего делать деградировал и спился за какой-то десяток лет. Так что, когда в десятых годах уже нашего, XXI века, многие заводы были восстановлены, обнаружилось, что работать-то на них почти что и некому. Пролетарская блуза не привлекала молодежь: пути молодых вели, в основном, либо в бизнес, либо в информационные технологии, либо в криминал. В результате, к сему моменту промышленность уже почти полностью роботизирована, а пролетариат как класс перестал существовать, полностью переродившись в люмпен. Впрочем, ну ее в задницу, эту политику с экономикой вместе! Я заперт в четырех стенах, и делать мне решительно нечего. Я мог бы, конечно, засесть за комп и написать роман-другой, но, зная, что несвободен, что являюсь узником, я не могу творить. Я, к счастью, не Чернышевский какой-нибудь. И не Сервантес, к сожалению. Остается подчинить себя идее освобождения, и, видимо, озвереть (или "оборисеть", что одно и то же) окончательно. Но клятая интеллигентская тяга к рефлексиям не дает сделать последний шаг, и взбудораженная совесть в сочетании с подвижной психикой и богатой фантазией приносят неимоверные страдания. Приходится идти в тренажерный зал и гонять там самого себя до тридцатого пота, чтобы выбросить эти мысли из головы. Вчера с интересом рассматривал в зеркале собственное отражение. Несмотря на долгую болезнь, выглядел я чертовски хорошо и даже эффектно. Этакий в меру раскачанный солдат удачи, особенно если добавить во взгляд металлическую циничность. В самый раз годится, чтобы стать кумиром для тянущихся к насилию от переизбытка энергии подростков. Нет, не пойду сегодня никуда. Посижу, посмотрю кино какое-нибудь.

Москва, 2027 год, 8 ноября, 21:45

Редкостно милый получился день. Смотрел самые яркие фильмы эпохи своей молодости: " Бешеные псы", "Доберман", "От  заката до рассвета", "Ненависть", "Криминальное чтиво". Отдохнул душой и телом.

Странно, во мне явно проснулась тяга к насилию, чего раньше никогда не было. Причем я ясно осознаю это, но поделать ничего с собой не могу. Да и не хочу: жажда крови пьянит и приятно щекочет нервы.

Москва, 2027 год, 9 ноября, 14:00

Сегодня опять пошел в стоклятый "музей". Комнату с компом решил миновать, сразу прошел дальше. Здесь меня снова ждал сюрприз. Открыв дверь, я обнаружил парочку, занимавшуюся любовью на диване. Они, видимо, услышали, как я вошел. Мужчина поднял голову, и с ужасом я узнал... себя.

- Ну, чего стоишь? - спросил меня я. - Присоединяйся, здесь на двоих вполне хватит работы.

Схватившись за сердце, я выбежал вон. Завывая не то с досады, не то от стыда, то ли по еще какой причине, добежал до комнат, где был вынужден жить, схватил винтовку, рванулся обратно. Дверь. Открываю. Страстные объятия, стоны, вздохи.

- Ну, чего стоишь? - спросил меня я. - Присоединяйся, здесь на двоих вполне хватит работы.

Голопроектор я нашел за пять секунд. Нашел и разбил первым же выстрелом. Тут же включился резервный, и любовники возникли все на том же диване.

- Ты невежлив, - покачал головой я, продолжая ублажать женщину, которая, конечно же, оказалась моей женой. И тогда я снова выстрелил в голопроектор.

- Почему бы тебе просто не принять наше приглашение, а? - осведомилась моя третья голографическая копия.

- Ты бы оказался очень кстати... - простонала моя жена.

Я извел кучу патронов, разбил не менее тридцати проекторов, и только тогда это издевательство прекратилось. Вышел обратно, утирая пот со лба, и застыл, как вкопанный: комп работал, и во весь монитор ухмылялось лицо моего ненавистного сына.

- Прими мои поздравления, пап! - казалось, что он  бесконечно счастлив. - Ты уже начал убивать себя, и раз от раза делал это со все большим ожесточением и удовольствием. Это было самое лучшее шоу с тех пор, как ты перестал бродить по виртуальности. Я записал, обязательно покажу друзьям вечерком, посмеемся вместе... Так держать, дружище! Еще немного, и ты, убив в себе себя, станешь мной, и тогда мы, два Бориса, просто честно поделим пополам денежки этого старого козла Игоря Стрекалова! Приветик! - и комп совершенно самостоятельно отключился, избавив меня от необходимости превращать и его в кучу хлама.