Отец и сын, или Мир без границ - [38]
Способность маленьких детей воспринимать новые слова как данность я наблюдал не раз. Однажды мы по обыкновению вышли погулять. На улице нам встретился мальчик примерно Жениного возраста, и они начали изображать каких-то чудовищ. Женя ввел персонажа по имени Бармалей с ударением на первом слоге. Американец ничуть не удивился и вступил с Бармалеем в сражение. «Зачем ты ему пудришь мозги каким-то Бармалеем? – спросил я потом. – Ведь он понятия о нем не имеет». Женя это прекрасно понимал, но только засмеялся в ответ.
Пока дети играли, слушали сказки, ухаживали за животными и занимались гимнастикой, родители тоже не дремали. Матери с упоением окунулись в общественную работу. Издавались недельные листки новостей, созывались родительские собрания, работали многочисленные комитеты. Например, финансовый комитет три часа разыскивал затерявшийся доллар. С профессиональным усердием обсуждали базисные вопросы педагогики («первые дни», «включение в коллектив», «разрешение конфликтных ситуаций» – пародия на то, что очень скоро я обнаружил в университете), изыскивались способы собрать деньги для стипендий нуждающимся; с той же целью устраивались лотереи игрушек и всяческие распродажи, причем группа избранных (элита) держала имена стипендиатов в строжайшей тайне. Я сохранил руководство для родителей (пять с половиной страниц через один интервал) и до сих пор помню ужас, с которым слушал пояснения, где должны быть нашивки на вещах ребенка и какие беды нас ждут, если мы отклонимся от нормы. Хорошая была школа, одна из немногих, о которой я вспоминаю с нежностью. Помещалась она в церкви. Сверху красовалось слово Gloria, и была там морская свинка, которую тоже звали Глория.
2. Беседы
Существует ли двуязычие? Подуть и погладить. Один пирожок хорошо, а два лучше. Дракон в полицейском участке
Я надеялся, что если «там» смог в одиночку научить Женю английскому, здесь хватит Никиных усилий, чтобы поддержать русский, но из этого плана ничего не вышло, хотя Ника проводила с Женей гораздо больше времени, чем я. Я бывал дома утром, а по вечерам купал, укладывал его и читал перед сном. Теперь расставание на ночь сопровождалось не обещанием встретиться за завтраком, а фразой: «Утром я проснусь, и ты придешь». Так все и случалось. Часов в семь раздавался голосок: «Папа, я проснулся», – и я возникал перед его кроватью в комнате, отделенной от нашей небольшим коридором.
Довольно рано я услышал: «Я взял не все животные», а потом обманил, когда я кончил (= когда я кончу: перевод английского перфекта) и для детях». Я огорчался, поправлял, но английского не отменял. Я еще не знал, как редко в семьях выходцев из России дети сохраняют язык родителей и каких героических усилий требует даже не вполне совершенное двуязычие, если добавить к разговору чтение и письмо. По-прежнему перед моим мысленным взором маячили счастливые швейцарские дети, которым я приписывал воображаемые добродетели.
Истинно двуязычных людей, скорее всего, не существует (так думаю не я один). Кто-то овладевает вторым и третьим языком, доведя их до немыслимого блеска, но это не двуязычие, а его видимый миру суррогат. Как бы то ни было, обрывки разговоров, цитируемых ниже, пока переведены с английского.
– Папа, что случилось? Почему ты остановился?
– Сердце заболело.
– Ты съел лишнее? (О вреде обжорства он слышал с утра до ночи.) Или ты вышел гулять без капюшона? (Причина Жениных частых насморков.)
– Нет, просто я устал.
– Бывает.
– Что же нам делать?
– Я подую там, где у тебя болит. Ну, как?
– Мне стало лучше.
– Теперь давай я поглажу.
– Спасибо, мой родной. Совсем прошло. Давай читать дальше. (Само собой разумеется, что разговор идет совершенно серьезно, но Женя слово в слово воспроизводит многократно обкатанную ситуацию: он ударился, я дую, глажу, выражаю горячее сочувствие, и боль забыта.)
По какой-то ассоциации разговор заходит о том, что делать, если у него два пирожка, а у другого мальчика ничего нет.
– Я думаю, один пирожок ты должен дать тому мальчику.
– Нет, я ему ничего не дам.
– Почему?
– Пусть пойдет и купит пирожок сам.
– Но у маленьких детей нет денег.
– Извини, я очень спешу: мне надо пойти в магазин.
– Если тебе так некогда, дай ему один пирожок.
– Нет, этого я никак не могу. Ты знаешь: мне пришла в голову мысль. Я съем оба пирожка, а ему куплю новый.
– Но почему же ты не хочешь дать ему один из своих?
– Не хочу, и все.
– Так ты жадный или щедрый мальчик?
– Жадный. Я типичный негодник?
– Да.
– И вредина? (Молчание.)
Диалог понемногу иссякает, и Женя чрезвычайно доволен: пирожки при нем. Иногда возникала обратная ситуация, например, он, видя, как я беру еду из кастрюли, милостиво сообщал:
– Если хочешь, можешь взять все овощи.
– Спасибо, мой родной.
– Я хороший и щедрый мальчик?
– О да!
– Тогда мне полагается дополнительный поцелуй.
Когда-то я за что-то наградил его «дополнительным поцелуем», и с тех пор он стал постоянно требовать этой награды. «Хороший и щедрый» буквально висело в воздухе, равно как «очень ласков и добр по отношению к людям» (из какой-то книги). Второе похвальное качество («ласков и добр») мы обсуждали бесконечно в приложении к животным, магам, ведьмам, полицейским и водопроводчикам. С водопроводчиками все было в порядке, с ведьмами – не всегда.
Граф Геннинг Фридрих фон-Бассевич (1680–1749) в продолжении целого ряда лет имел большое влияние на политические дела Севера, что давало ему возможность изобразить их в надлежащем свете и сообщить ключ к объяснению придворных тайн.Записки Бассевича вводят нас в самую середину Северной войны, когда Карл XII бездействовал в Бендерах, а полководцы его терпели поражения от русских. Перевес России был уже явный, но вместо решительных событий наступила неопределенная пора дипломатических сближений. Записки Бассевича именно тем преимущественно и важны, что излагают перед нами эту хитрую сеть договоров и сделок, которая разостлана была для уловления Петра Великого.Издание 1866 года, приведено к современной орфографии.
«Рассуждения о Греции» дают возможность получить общее впечатление об активности и целях российской политики в Греции в тот период. Оно складывается из описания действий российской миссии, их оценки, а также рекомендаций молодому греческому монарху.«Рассуждения о Греции» были написаны Персиани в 1835 году, когда он уже несколько лет находился в Греции и успел хорошо познакомиться с политической и экономической ситуацией в стране, обзавестись личными связями среди греческой политической элиты.Персиани решил составить обзор, оценивающий его деятельность, который, как он полагал, мог быть полезен лицам, определяющим российскую внешнюю политику в Греции.
Иван Александрович Ильин вошел в историю отечественной культуры как выдающийся русский философ, правовед, религиозный мыслитель.Труды Ильина могли стать актуальными для России уже после ликвидации советской власти и СССР, но они не востребованы властью и поныне. Как гениальный художник мысли, он умел заглянуть вперед и уже только от нас самих сегодня зависит, когда мы, наконец, начнем претворять наследие Ильина в жизнь.
Граф Савва Лукич Рагузинский незаслуженно забыт нашими современниками. А между тем он был одним из ближайших сподвижников Петра Великого: дипломат, разведчик, экономист, талантливый предприниматель очень много сделал для России и для Санкт-Петербурга в частности.Его настоящее имя – Сава Владиславич. Православный серб, родившийся в 1660 (или 1668) году, он в конце XVII века был вынужден вместе с семьей бежать от турецких янычар в Дубровник (отсюда и его псевдоним – Рагузинский, ибо Дубровник в то время звался Рагузой)
Написанная на основе ранее неизвестных и непубликовавшихся материалов, эта книга — первая научная биография Н. А. Васильева (1880—1940), профессора Казанского университета, ученого-мыслителя, интересы которого простирались от поэзии до логики и математики. Рассматривается путь ученого к «воображаемой логике» и органическая связь его логических изысканий с исследованиями по психологии, философии, этике.Книга рассчитана на читателей, интересующихся развитием науки.
В основе автобиографической повести «Я твой бессменный арестант» — воспоминания Ильи Полякова о пребывании вместе с братом (1940 года рождения) и сестрой (1939 года рождения) в 1946–1948 годах в Детском приемнике-распределителе (ДПР) города Луги Ленинградской области после того, как их родители были посажены в тюрьму.Как очевидец и участник автор воссоздал тот мир с его идеологией, криминальной структурой, подлинной языковой культурой, мелодиями и песнями, сделав все возможное, чтобы повествование представляло правдивое и бескомпромиссное художественное изображение жизни ДПР.