Отец и сын, или Мир без границ - [35]
5. Мимолетности
Каждое утро после завтрака мы с Женей шли на почту, как за год до того уходили в лес. Дорога в ту сторону, километра полтора, занимала около двух часов, потому что мы заглядывали в игрушечные магазины (в которых никогда ничего не покупали), зоомагазин (хозяин смотрел на неприбыльных посетителей волком, но был нам не страшен) и в «Старую книгу» (там я выудил несколько копеечных английских книг для Жени), сидели, нарушая правила, на стульях у кафе и рассматривали машины.
Здесь был не Ленинград с его убогим ассортиментом «Москвичей», «Побед» и прочих, но не прошло и недели, как Женя научился отличать все бесчисленные марки европейских легковых машин и грузовиков. Добравшись до почты, мы забирали от двух до семи отказов из американских университетов (я настолько примелькался, что мне выдавали корреспонденцию вне очереди, не спрашивая удостоверения, – обстоятельство, повысившее мое реноме среди эмигрантов), опускали в ящик очередные письма, полоскались у колонки (в Остии было менее жарко, чем в Риме, но днем до тридцати градусов по Цельсию доходило всегда) и, наигравшись в телефонных будках (они же лубяные избушки), тихонько отправлялись домой обедать. По дороге мы покупали неизменные булочки и помидоры.
Как ни странно, Женя, болтавший без умолку, рассказывал редко и мало. Петя, например, был способен к изложению событий, поразивших его. «Мы с мамой купались глубоко-глубоко. И были волны – вот такие. Я чуть не утонул. Я не умер», – и еще что-то про утопленников. Максимум, что изредка производил Женя, выглядело так: «Папа, ты знаешь, что около почты мы видели небесно-голубой „форд“ [есть такое цветовое обозначение в английском]. Он подъехал к обочине, и я в него сел». Чистейший вымысел. Небесно-голубой «форд», как я полагаю, мог сойти за родню или наследника того незабываемого, из далекого прошлого Голубого «Запорожца». За пределами автомобильных фантазий все рассказы отличались абсолютной достоверностью.
У Жени была хорошо развита способность подмечать детали. За время утреннего похода, тоже как во дни оны, мы постоянно видели что-то интересное, даже выдающееся: то подкрашенный бассейн при большом жилом доме, то ящерицу, то машину на буксире (две машины сразу – такое ведь не каждый день бывает), то волну, перехлестывающую через мол в гавани, куда мы иногда ездили на автобусе, чтобы провести время и чтобы скрасить монотонность нашего быта. (Кстати, лишь к концу лета Женя преодолел чуть ли не врожденную водобоязнь, а до того требовал «убрать его из Средиземного моря». «Средиземное море, – взывал я, – когда еще попадем мы сюда?») Он сразу загорался и говорил: «Давай расскажем маме». Но до дому он в лучшем случае доносил что-нибудь одно. Ему почему-то нравилось не самому рассказывать, а слушать от меня о со мною же проделанной прогулке. Например, мы сходили с ним в римский зоопарк, и я несколько дней описывал ему пингвинов, моржей и слона.
Нам в любом случае пора было уезжать (закончилось оформление документов), и я, отчаявшись, сказал ведущему ХИАСа, что, раз из моих писаний ничего не вышло, пусть будет Нью-Йорк, пристанище большинства переселенцев; оттуда или там я попытаюсь найти себе что-нибудь. Но именно тогда, под занавес, выплыла Миннесота. С двумя семьями моих «учеников» мы встретились в Торонто, когда несколько лет спустя побывали там. О Пете я ничего не знаю. Однажды в газете мы прочли объявление о женитьбе его старшего сына. Родные желали ему «бесконечного счастья», из чего я заключил, что у них все в порядке.
Изнурительные переезды и перемены (Ленинград – Будапешт – Вена, Вена – Рим, Рим – Нью-Йорк и дальше в Миннеаполис) Женя перенес сравнительно легко. В Нью-Йорке мы провели одну ночь (наверно, в «Хилтоне» при аэропорте – тогда мне были все отельные вывески равны). Из-за очень раннего рейса подъем назначили чуть ли не на шесть утра.
28 августа 1975 года мы приземлились в Миннесоте, ставшей для нас второй родиной. В те дни никакой службы безопасности в аэропортах не существовало. У трапа нас встретили муж и жена, согласившиеся опекать нас, пока мы не научимся обходиться без посторонней помощи. (Опека оказалась плохой.) Они проводили нас к своей машине (Женя расцвел от удовольствия), и по дороге к стоянке я подтвердил, что с мацой в СССР действительно бывают временные затруднения, и растолковал не поверившей мне женщине многочисленные различия между Ленинградом и Сталинградом. Она не была убеждена, что речь идет о разных городах, а я имел на этот счет вполне определенное мнение и не сдавался. Меня и раньше, и впоследствии часто обвиняли в отсутствии скромности.
Граф Геннинг Фридрих фон-Бассевич (1680–1749) в продолжении целого ряда лет имел большое влияние на политические дела Севера, что давало ему возможность изобразить их в надлежащем свете и сообщить ключ к объяснению придворных тайн.Записки Бассевича вводят нас в самую середину Северной войны, когда Карл XII бездействовал в Бендерах, а полководцы его терпели поражения от русских. Перевес России был уже явный, но вместо решительных событий наступила неопределенная пора дипломатических сближений. Записки Бассевича именно тем преимущественно и важны, что излагают перед нами эту хитрую сеть договоров и сделок, которая разостлана была для уловления Петра Великого.Издание 1866 года, приведено к современной орфографии.
«Рассуждения о Греции» дают возможность получить общее впечатление об активности и целях российской политики в Греции в тот период. Оно складывается из описания действий российской миссии, их оценки, а также рекомендаций молодому греческому монарху.«Рассуждения о Греции» были написаны Персиани в 1835 году, когда он уже несколько лет находился в Греции и успел хорошо познакомиться с политической и экономической ситуацией в стране, обзавестись личными связями среди греческой политической элиты.Персиани решил составить обзор, оценивающий его деятельность, который, как он полагал, мог быть полезен лицам, определяющим российскую внешнюю политику в Греции.
Иван Александрович Ильин вошел в историю отечественной культуры как выдающийся русский философ, правовед, религиозный мыслитель.Труды Ильина могли стать актуальными для России уже после ликвидации советской власти и СССР, но они не востребованы властью и поныне. Как гениальный художник мысли, он умел заглянуть вперед и уже только от нас самих сегодня зависит, когда мы, наконец, начнем претворять наследие Ильина в жизнь.
Граф Савва Лукич Рагузинский незаслуженно забыт нашими современниками. А между тем он был одним из ближайших сподвижников Петра Великого: дипломат, разведчик, экономист, талантливый предприниматель очень много сделал для России и для Санкт-Петербурга в частности.Его настоящее имя – Сава Владиславич. Православный серб, родившийся в 1660 (или 1668) году, он в конце XVII века был вынужден вместе с семьей бежать от турецких янычар в Дубровник (отсюда и его псевдоним – Рагузинский, ибо Дубровник в то время звался Рагузой)
Написанная на основе ранее неизвестных и непубликовавшихся материалов, эта книга — первая научная биография Н. А. Васильева (1880—1940), профессора Казанского университета, ученого-мыслителя, интересы которого простирались от поэзии до логики и математики. Рассматривается путь ученого к «воображаемой логике» и органическая связь его логических изысканий с исследованиями по психологии, философии, этике.Книга рассчитана на читателей, интересующихся развитием науки.
В основе автобиографической повести «Я твой бессменный арестант» — воспоминания Ильи Полякова о пребывании вместе с братом (1940 года рождения) и сестрой (1939 года рождения) в 1946–1948 годах в Детском приемнике-распределителе (ДПР) города Луги Ленинградской области после того, как их родители были посажены в тюрьму.Как очевидец и участник автор воссоздал тот мир с его идеологией, криминальной структурой, подлинной языковой культурой, мелодиями и песнями, сделав все возможное, чтобы повествование представляло правдивое и бескомпромиссное художественное изображение жизни ДПР.