Отец и сын, или Мир без границ - [25]
Рассказывала ли ему что-нибудь моя мама, я не знаю, так как никогда не был третьим участником их прогулок. Думаю, что не рассказывала, если не считать: «Гуси, гуси, га-га-га». О вещах, не связанных с окружающим его миром, будь то машины, лягушки или колодцы, Женя узнавал из книг. Ему было два с половиной года, когда к нам надолго попал американский словарь в картинках для младшего школьного возраста, и Женя пришел в восторг от цветных иллюстраций. Ни одна книга не оказала такого влияния на его раннее развитие, как эта. Экзотические машины (в Америке мы обнаружили, что для тамошней жизни они ничуть не экзотические) и их части; звери и птицы; поезда и паровозы самых разных видов; купола и колонны; неведомая нам еда – все запечатлелось в его памяти благодаря ярким картинкам.
Одна из них – человек на велосипеде, а у него на плечах другой человек с палкой – вдохновила нас на собственный цирк. Незадолго до отъезда с дачи Женя научился кататься на трехколесном велосипеде. В городе он овладел этим искусством вполне: стал лихо ездить по комнате и поворачивать на полном ходу. Я предложил ему изобразить акробатов. Он ловко становился на седло обеими ногами и, согнувшись, брался за руль, а я быстро тащил велосипед, нисколько Женю не поддерживая. Или он становился на седло во весь рост; я одной рукой держал его, а другой катил велосипед. Такого второго книжного потрясения, как американский словарь, в Женином младенчестве не было, но некоторую роль в его видении мира сыграли Никины пуговицы, нашитые на картон. Он мог играть ими бесконечно долго. В дополнение ко многим цветам, которые он уже знал по картинкам, игрушкам и всяческим шоколадным «Волгам», возникли оттенки: бежевый, серебряный, золотой (оба на черном фоне), бледно-голубой и многие другие. Замечательно усваивались цвета, напоминавшие об овощах, фруктах и вареньях: апельсиновый, лимонный, салатный, вишневый. Впоследствии я читал, что многим детям различение цветов дается с трудом. Мы этих трудностей не знали.
Меньше всего я стремился к рекламе и замолкал при виде прохожих, но меня выдавал своей болтовней Женя. Однажды мы гуляли по лесу, и мимо нас прошли две молодые женщины. В руках у одной из них был букет из садовых ромашек и ноготков. Женя воскликнул, обращаясь ко мне: «Какой прекрасный букет!» Женщина остановилась и сказала: «По-моему, он говорит по-английски. Я ясно слышала…» – и она повторила конец Жениной фразы. Я не стал спорить.
Изумленная его возрастом (два года и три месяца), она подарила ему три ноготка, которые совсем было поникли, а потом ожили и долго стояли в вазе, и каждый день Женя оповещал меня о их состоянии именно этими словами («сначала поникли, а потом ожили»). Умиленные свидетели наших языковых забав часто дарили нам цветы и фрукты: то несколько клубничек, то пион, то мак, то вот ноготки и ромашки. Я все брал. За нами ходили дети и кричали «гудбай». Однажды у какого-то дома стояли мальчик и девочка лет пяти и шести. При нашем появлении они о чем-то пошептались, и девочка сказала: «А у нас есть английский сырок. Солененький такой». Когда на проезде Женя, увидев собаку, заорал: «A dog, a dog!» – то, по-моему, даже Андрюшин дедушка понял, что это не по-русски, в отличие от едзя-едзя, то есть red, когда-то принятого за «едем-едем», и опа, которое было вовсе не опа, а open (открыто).
Хотя ничего страшного Жене врачи не сделали, он начинал орать еще за полквартала от поликлиники. Но на втором этаже здания стоял аквариум. Женя (год и десять месяцев) увидел его издали и закричал: «Папа, фись (то есть fi sh)». К счастью, никто не обратил внимания; скорее, подивились ору. Вокруг толпились десятки детей; не шумел ни один.
У нас были польские пластинки – курс английского языка для иностранцев и песни из английского кинофильма. Они нравились Жене, он вылавливал знакомые слова, но его как будто удивляло, что на папином языке говорит кто-то другой. При мне он либо совсем не отвечал людям, заговаривавшим с ним по-английски, либо отвечал по-русски. Но однажды Никина мама взяла его в гости, а хозяйка там была учительницей английского языка, и он толково ответил на все вопросы о ромашке (какая часть какого цвета) и сообщил, что цветы надо ставить в воду.
Показывая на тот или иной предмет, дедушка часто спрашивал: «А как это называет папа?» Женя мгновенно давал правильный ответ. Иногда он по собственной инициативе просвещал меня: «Дедушка называет это так-то». За долгие годы детали полностью изгладились из моей памяти, и, не будь дневника, вспомнились бы самые общие вещи, в которых мало толка (пришел, увидел, победил или пришел, увидел, проиграл), но одна сцена пожизненно стоит у меня перед глазами.
Жене год и девять месяцев. Давно выяснилось, что за печенье он выйдет сражаться с Бармалеем. Учитывая это обстоятельство, Никина мама ввела в обиход пироги из остатков теста. Я не всегда был в силах сопротивляться, тем более что у нее имелось много способов перехитрить меня. И вот Женя сидит между мной и Никой, весь перемазанный, с набитым ртом, выковыривает клюковки из начинки и кричит: «Бэйа!» (то есть berry), «яга!» (ягода) – иногда путая, что кричать мне, что Нике.
Граф Геннинг Фридрих фон-Бассевич (1680–1749) в продолжении целого ряда лет имел большое влияние на политические дела Севера, что давало ему возможность изобразить их в надлежащем свете и сообщить ключ к объяснению придворных тайн.Записки Бассевича вводят нас в самую середину Северной войны, когда Карл XII бездействовал в Бендерах, а полководцы его терпели поражения от русских. Перевес России был уже явный, но вместо решительных событий наступила неопределенная пора дипломатических сближений. Записки Бассевича именно тем преимущественно и важны, что излагают перед нами эту хитрую сеть договоров и сделок, которая разостлана была для уловления Петра Великого.Издание 1866 года, приведено к современной орфографии.
«Рассуждения о Греции» дают возможность получить общее впечатление об активности и целях российской политики в Греции в тот период. Оно складывается из описания действий российской миссии, их оценки, а также рекомендаций молодому греческому монарху.«Рассуждения о Греции» были написаны Персиани в 1835 году, когда он уже несколько лет находился в Греции и успел хорошо познакомиться с политической и экономической ситуацией в стране, обзавестись личными связями среди греческой политической элиты.Персиани решил составить обзор, оценивающий его деятельность, который, как он полагал, мог быть полезен лицам, определяющим российскую внешнюю политику в Греции.
Иван Александрович Ильин вошел в историю отечественной культуры как выдающийся русский философ, правовед, религиозный мыслитель.Труды Ильина могли стать актуальными для России уже после ликвидации советской власти и СССР, но они не востребованы властью и поныне. Как гениальный художник мысли, он умел заглянуть вперед и уже только от нас самих сегодня зависит, когда мы, наконец, начнем претворять наследие Ильина в жизнь.
Граф Савва Лукич Рагузинский незаслуженно забыт нашими современниками. А между тем он был одним из ближайших сподвижников Петра Великого: дипломат, разведчик, экономист, талантливый предприниматель очень много сделал для России и для Санкт-Петербурга в частности.Его настоящее имя – Сава Владиславич. Православный серб, родившийся в 1660 (или 1668) году, он в конце XVII века был вынужден вместе с семьей бежать от турецких янычар в Дубровник (отсюда и его псевдоним – Рагузинский, ибо Дубровник в то время звался Рагузой)
Написанная на основе ранее неизвестных и непубликовавшихся материалов, эта книга — первая научная биография Н. А. Васильева (1880—1940), профессора Казанского университета, ученого-мыслителя, интересы которого простирались от поэзии до логики и математики. Рассматривается путь ученого к «воображаемой логике» и органическая связь его логических изысканий с исследованиями по психологии, философии, этике.Книга рассчитана на читателей, интересующихся развитием науки.
В основе автобиографической повести «Я твой бессменный арестант» — воспоминания Ильи Полякова о пребывании вместе с братом (1940 года рождения) и сестрой (1939 года рождения) в 1946–1948 годах в Детском приемнике-распределителе (ДПР) города Луги Ленинградской области после того, как их родители были посажены в тюрьму.Как очевидец и участник автор воссоздал тот мир с его идеологией, криминальной структурой, подлинной языковой культурой, мелодиями и песнями, сделав все возможное, чтобы повествование представляло правдивое и бескомпромиссное художественное изображение жизни ДПР.