Отец - [15]

Бабушка знала сказки. Ночью, когда гасла лампа, входила луна в окошки дома. Сашу бабушка устраивала на лежанке, сама — а кровати. Раздавался мягкий ее, неторопливый голос, мешался со светящейся дорогой луны на полу, в деревянном доме. Бабка рассказывала при маленьких человечков, величиной с палец. Они жили в лесу и звались «гномы». И чего-чего только человечки не делали, особенно по ночам, — всю работу за человека: башмаки тачали, полы подметали, варили похлебку… Утром все было готово. И все это делали человечки. Для каждого листика на деревьях они шили кафтанчики на крошечных пуговках — таких, малюсеньких, что не углядеть. Они усыпали лес хвоей, а осенью — желтеющими листками Много-много дела было у человечков, дела таинственного, они только и ждали тишины и людского сна — забытья.

…А еще у бабки зимой была в доме большая елка. И пироги. Приезжала мама, они сидели за общим столом, у елки. А на елке — серебряные монеты, и серебряный дождь, и корзиночки из стекла. Бабушка была настоящей мамой. А мама так просто — сестрой, и все. Бабушка его гладила по волосам, он взбирался к ней на колени и для этого снимал тапки.

Это было очень, очень давно: ему было тогда три года, и уж ему казалась теперь, что он навсегда об этом забыл. До тех пор не помнил, пока не раздался дальний, первый сигнал тревоги. Он черпал из прошлого утешение и уют, которых ему так сильно недоставало. За дальним занавесом дремало оно — его раннее детство. Но вот раздвинулся занавес, из леса шагнули все зеленые человечки, чтоб принести ему из зеленых подносах равновесие и покой. На подносах лежали сказки, и голос бабушки, и отражение луны, с которым мешался бабушкин голос.

Скоро ему минет семнадцать лет (через восемь месяцев!). Он закончит школу. Так почему же теперь, именно теперь он вспоминает о бабушке?.. Время ли сейчас вспоминать о ней?

Однако, сидя у реки с удочкой, в тишине дня, опустив и холодную воду ноги, там, где мешался свет с тенью, он ясно видел бабушкин дом, освещенный луной, слышал ровный бабушкин голос.

И на душе у Саши было до того тяжко, что он не мог подолгу оставаться один. Он играл в волейбол и плавал. Он помогал вожатому управляться с маленькими. Как и в школе, маленькие почему-то за ним постоянно бегали:

— Са-а-ша!.. Саша!..

Случилось так, что четверо из младших ребят заболели гриппом. Их поместили в бокс. От скуки они дрались, кидали друг в друга подушками.

Саша начал приходить к ним по вечерам. Он читал им вслух, он читал им Андерсена — про русалку и все такое…

— Давайте не зажигать свет, — предложил как-то вечером Саша. И стал зачем-то рассказывать про человечков.

Он рассказывал очень подробно и хорошо, какие на человечках джинсы и башмачки. Человечки толпились под окнами бокса, гуляли по темным дорожкам. Это они (человечки) подкрадывались к реке, где был закинут невод. Человечки руками ловили рыбу — и в невод, в невод! На деревьях они сидели и раскачивали листки. Весь мир был населен человечками в зеленых и желтых джинсах, в коричневых башмаках. Ноги они никогда не мыли (ноги у человечков были зеленые, тонкие, как у кузнечиков). Саша соорудил из спичек крошечных человечков. Сделал им одежду из зеленой и желтой бумаги…

— Удивительный у него подход к малышам, — говорил о Саше вожатый. — Фантастика! Они его беспрекословно слушают.

Секрет был прост. Он их не поучал, не воспитывал. Он их просто любил (их и зеленых маленьких человечков).

Раз а неделю Саша получал от матери письма, посылки: лук, чеснок, носовые платки, как-то раз бутылку с соком шиповника. В гости за целое лето мама ни разу не приезжала. Он этому не удивлялся: никогда она не навешала его.

Осенью автобус с ребятами двинулся по направлению к городу. Саше вожатый поручил младших (до города все же два с половиной часа).

— Рассказывай! — потребовали ребята.

— Я вам не шарманка, — ответил Саша (он неточно знал, что такое шарманка). — Днем вообще про такое не говорят.

— Саша! Гляди: вот старая мельница. Они там живут, да?

— В тех местах, где растет трава и где можно спрятаться. Днем они спят, подложив под головы свои шляпки.

— А какие шляпки, скажи?

— Береты. Как у нас с вами. Сами бы могли догадаться. Только береты у них зеленые… Не приставайте! Я хочу спокойно смотреть а окно.

Поля бежали навстречу, фермы, коровы, низко опустившие головы. Первые пригородные домишки. И вот он — город.

— Остановитесь!.. Я дома.

Автобус остановился. Саша со своим чемоданчиком выпрыгнул на дорогу.

Метла не стояла прислоненной к стенке сарая. Разумеется, мама ее убрала. Дверь заперта. (Ясно — мать на работе, ведь еще день).

Он разыскал в условленном месте ключ, распахнул дверь.

Все вокруг а безупречном порядке, но душновато как-то, словно здесь окон не открывали. Тонкий слой пыли лежит на мебели, посредине стола — записка. Но еще до того, как прочесть, он знал о чем она:

«Я в больнице.

Мама».

9

Она лежала в отдельной палате, оборудованной для нее сотрудниками больницы. Это было нарушением всех существующих правил — ибо больница не терапевтическая. Но Петронэль одинока… И они проработали вместе семнадцать лет. Петронэль — идеальный товарищ, сотрудница, безупречная медсестра. Взять ее кому-нибудь к себе оказалось немыслимым; все работали. А здесь она под присмотром. Да в разве больница — не ее второй дом?!