Отец - [14]

— Почему ты не думаешь обо мне? Что мы делать будем, если ты заболеешь?

— Нет. Я думаю. Я думаю о тебе.

Она села к столу, принялась аккуратно штопать его носки.

— Ты не пропадешь. Хорошей матерью я не умела быть. Me всем же быть матерями… И женами, Говорят, что у меня хороший контакт с больными. Возможно. Но на контакты с жизнью сил совершенно недоставало. У тебя есть дар вызывать сочувствие людей. Даже в школе на педсоветах мне внушают, что ты «превосходный» мальчик. Матери слышат, следует ли им беспокоиться за своих детей. Ну, так я за тебя спокойна. А кроме того, ты влюблен. Ты уже влюблен!

— Мы не о том говорим, мама. Ты больна? Отвечай!

— Да нет же. С чего ты взял? Я устала, — грустно сказала мать, вдевая новую нитку в иголку. — Устала. Хорошего — понемножку.

Он хлопнул дверью и вышел на улицу. Первый раз в жизни он испытывал страх — пытался подавить этот страх, не поддаваться ему. Шел куда глаза глядят.

И вдруг опомнился. По старой привычке он, кажется, брел к больнице.

Нет, нет!.. Запас «тишины» окончился, больше я туда не пойду. И не поеду в лагерь, буду ей во всем помогать: мыть полы, ходить с кошелкой и покупать картошку. Она не уедет, и я не уеду. Пусть!

Он резко повернул и зашагал к городу.

Может ли это быть, чтоб дорога была бесконечной? Нет. Он видел на ней каждый камень. Шел и вдруг останавливался, задумывался.

Поднялась изнутри волна и накрыла его с головой, всего — с заботами об экзаменах, с дурацкими Аней и Геной… Еще недавно эта история казалась ему такой оскорбительной, важной.

«Влюблен»!

Пусть все по мне ходят, пусть делают что хотят, лишь бы мама, мама…

Он шел к городу. Проезжали мимо автобусы и легковые. Саша завидовал каждому встречному человеку… Ведь тогда… тогда она уже знала что-то, когда сказала ему про Бабича. «Если что-то со мной случится…» Не такой она человек, чтобы зря сказать. Не такой она человек, нет!

Центр города. Привычное здание гостиницы. К тете Терезе? Нет!.. Дальше, дальше, по звенящим улицам города.

Еще не жарко… Свежа земля в городских скверах. Вот скамьи, деревья, коляски с детьми, Мамы переговариваются друг с другом.

Где бы место найти?.. Вот дерево. И скамья.

Очень старое дерево с отмирающей веткой, свесившейся до земли. Ветер! Он засвистел на губах у Саши, приподнял его волосы, дунул а ухо. Саша сидел на мыске, в сквере, окутанный ветром, как одеялом.

И вдруг как будто бы повторился его недавний нелепый сон.

Он увидел Ушинскиса — только живого и всамделишного.

Ничего особенною в том не было, что человек захотел пройтись весной по одному из скверов, расположенных возле театра. (Как-никак, а при всей своей известности Ушинскис тоже был человек.) Вот… Шагает… На длинных ногах. В руке — сучковатая палка, на шее — шарф.

Все глядят ему в спину и шепчут: «Ушинскис, Ушинскис».

Как это скучно, должно быть, что все на тебя оглядываются! На Сашу тоже, случалось, оглядывались. Говорили: «Красивый мальчик». Он был готов провалиться сквозь землю. «Красивый»! Пусть это радует девчонок. Красота мальчика — сила и мужество.

Ушинскис прошел по аллейке, где ветер дул с Боливажиса, Остановился и постоял немножко — как капитан на мостике, прищурившись, глядя вперед… Прошел мимо скамьи, где укрылся Саша, тронул ветку дерева — ту, что начала отмирать. Он ее тронул, как бы поиграл с нею — и дальше, дальше пошел ее оглядываясь.

Мальчик подхватил ветку и заметил вдруг, что вся они покрыта едва приметными листиками, спрятанными в желтоватых почках.

Немыслимо, невозможно! Неужели же скрывшийся человек прикоснулся к ветке и та ожила?.. Нет. Листки были так малы и робки, что Саша сперва их просто не разглядел.

Он опять посмотрел на ветку. Листки на ней словно стали крупней, заметней… Что это: чудо или воображение?! Ветка! Живая ветка! Ожившая.

Мама больна, но она поправится: теперь он в это верил, он это знал.

8

Он уехал в лагерь, потому что она настаивала. Настаивала спокойно, не повышая голоса. Не спросила, согласен он или нет, — попросту, по-деловому начала его собирать: продергивала резинки в его трусы, стирала майки, складывала в чемодан его старые, перечиненные рубахи и даже купила ему недорогой плащ.

Он сказал ей:

— А я не поеду, мама, Я не хочу.

Она и обсуждение не вступала, только махнула рукой— словно комар жужжал у нее над ухом.

Когда-то, когда Саша был маленьким, он на лето уезжал к бабушке (маминой маме). Он отлично помнит прохладные комнаты ее деревянного дома, ее старый комодик, покрытый кружевной самодельной скатертью, к двух коз, что паслись недалеко от дома.

А еще был колодец! Саша в него глядел: становился на цыпочки и глядел. Помнится, он видел свое отражение— глаза и белесые волосы, затененные прохладной колодезной тенью. Все было будто впаяно в небо, тоже затемненное тенью колодца, — серое небо и бегучие облака. Он кричал: «Гугу-гу!» И колодец ему откликался: «…y-y-y» — прохладным и круглым голосом, ударяющимся о стенки. Бабка пугалась, что Саша сейчас упадет в колодец. А он хохотал, и колодец ему отвечал хохотом. Саша знал, что не упадет: он и сам немножко боялся колодца.

…А еще — грибов было очень много в лесу у бабушки. Они вместе ходили, собирали грибы. Глаза у него были зоркие, к тому же ростом он был мал, глаза его близко от грибных шляпок… Гриб, и еще один. Ух, как много было грибов!..