Отец - [11]
Вот темные, дальние переулки. Саша бежит, останавливается и опять бежит.
Город распихнул перед ним протоптанные дороги… Прислонившись к стенке, стоит метла.
Дверь… Его дверь!
— Мама! Открой Это я.
И за дверью ее шаги.
— …Мама!.. А потом… потом их бабушка, бабушка Ани с Генкой… она меня выгнала!
Мять молчала. Она вообще была человек тихий, насмешливый, спорила мало и сдержанно. Могла показаться, что она улыбается, но на суховатом и строгом ее лице с чуть ввалившимися я щеками едва уловимо дрожали под кожей мускулы.
Саша в который раз рассматривает ее оценивающе и удивленно… Нет!.. Почему, почему все находят ее выдающейся красавицей?
Изящный овал лица, не меняющийся от возраста, голова безупречной формы чем-то похожа на головку тюльпана… но редкие волосы так гладко, так скучно, так скупо зачесаны!
Она наклонила эту свою безупречную, будто плоскую голову и, вздохнув, отхлебнула с шумом горячий кофе.
Мать пила кофе вприкуску, — так не пьют в их городе (кофе — не чай). Ее «прикуска» всегда раздражала его, ему казалось — мать помешалась на экономии. (Уж тогда бы и вовсе пила без сахара!) О том она и не помышляла, чтобы двигаться, пить или есть красиво (как полагалось цветку). Вздохнула, подумала и сказала, щуря свои блеклые большие глаза навыкате:
— Надо, видишь ли, вовремя останавливаться. Мальчик тебя попросил о помощи… Следовало, конечно, ее оказать. А дальше… Мы должны быть подле, когда нас об этом просят, а не навязывать себя пусть даже с тем добрым, что в нас заложено.
— Мама!.. Но когда я тонул — ты помнишь? — разве я просил о помощи?
— Это другое дело: жизнь! Людям сердечным, порядочным свойственно защищать и охранять жизнь.
— Ты не права! Не всякий попросит. Промолчит от отчаяния или недоверия к другому… Неужели мы должны ждать, чтоб нас просили?
— Не знаю. Это зависит от меры достоинства, что ли… Вмешиваться, вторгаться о чужие судьбы неделикатно.
— Значит, превыше всего человек должен ставить свое достоинство? Выше горя других людей?
— Да кто ты?! Бог, что ли? «Отец Вселенной»?.. Ты, право, очень самоуверен. Бывают случаи разные. Это, видишь ли, вопрос такта. А у тебя не всегда есть такт.
— А по отношению к тебе, мама?
— По отношению ко мне такт есть. Я поняла, что именно ты имеешь в виду. Но ты мне не склонен сочувствовать, ты даже не ждешь моего сочувствия. Разве ты не мог бы жить без меня? Мог бы. И преотлично!
Она сегодня была как-то необычно оживлена. Кажется, во всю жизнь мать с нам не говорила так много.
— Ма-ама!
— Да, да… Я знаю, что говорю. Мы, конечно, спрашиваем с матерей, больше спросить нам, может, и не с кого… Мать всегда, во всем без вины виновата, что бы на нас ни обрушилось. По той логике, что она дала нам жизнь. Что б не случилось, мы к ней обращаемся. Даже солдат… когда мать далеко. Это логика чувства, не разума. И самое удивительное — что мать слышит!
— Но неужели, кроме как с матери, мы не имеем права спросить ни с кого другого?
— Спрашивать — да. Но не требовать.
— А с друзей?
— И много друзей у тебя?
— Но ты же знаешь! Я в русской школе. Ребята — они уезжают… У меня были друзья! Но только подружишься… Зачем ты отдала меня в русскую школу?
— Я бы тебя отдала в английскую, но английской в нашем городе нет… А литовский язык ты знаешь и так.
— Это не ответ, мама… Ну, а тетя Тереза? Ты с нее не можешь спросить?
— Нет. Нельзя быть в тягость другому. Забивать его жизнь своими заботами и страданиями. Сочувствие — дар. Его следует принимать, как дар. Понимаешь, бывает у нас нечто очень большое, кровное… Оно вообще не терпит, чтоб к нему прикасались чужие руки. Не всегда мы имеем право быть откровенными! Ради самих себя. Есть такое, о чем надлежит молчать. Иначе — чем жить? Выговоренное словами тебе самому покажется малостью… Даже мать и та… И ей, понимаешь, можно сказать не все.
— Но разве ты будешь хуже обо мне думать из-за того, что я тебе рассказал?
— То, что ты рассказал… пустяк!.. Это не содержание твоей жизни… Хочешь еще котлету?
— Нет.
— Значит, я уберу. Извини, что я «оскорбила» тебя котлетой. Разреши «оскорбить» тебя чашечкой кофе? Может, хочешь еще?.. Саша! Я воспользуюсь случаем… Я… я скажу тебе кое-что… Отнесись серьезно… Ну, так налить еще кофейку? Хорошо. Сейчас. Скажу, скажу, вот посуду вымою.
— Ну?
— Сейчас… Потерпи… Я только посуду вытру.
И она нарочито повернулась а нему спиной, для того чтобы он не видел ее лица.
— Да ничего, понимаешь, особенного… Ты запомни: Москва.
— Москва?.. Но, по-моему, каждый это помнит и так. Ты чудачка, мама.
Она все еще притворялась, что вытирает посуду.
— Ну что ж… Отлично. Бабич. Запомнишь? От слова «баба». Александр Александрович Бабич. Что бы со мной ни случилось — иди к нему.
— Москва, — дрогнувшим голосом, не поднимая глаз, повторил Саша. — Бабич… А зовут, как меня: Александр Александрович.
Повторяя все это, он покраснел. Кожа была у него очень светлая, он краснел мгновенно.
— Но что может с тобой случиться? Если ты заболеешь, да? Сообщить ему?
— Нет. Ты для себя его разыщи, если что случится со мной. Ты понял? Ведь ты один на земле, а он прекраснейший человек — сама доброта.
— Но что же может с тобой случиться?! Мама, ты, наверное, больна? Говори правду!
