Отец Александр Мень: «Люди ждут Слова...» - [34]
Если отец Александр призывал христиан жить нынешним днем и не тосковать по прошедшим временам, это не значит, что он подслащивал для них евангельские истины. Нет, он считал, что мы должны убеждениями, умом, всей нашей жизнью оставаться истинными христианами.
«Я не сочувствую попыткам создать «секулярное христианство», которые кое–где предпринимаются на Западе. Путь компромисса, связанный с именем епископа Робинсона[166] и других «модернистов», ничего «модерного» не содержит[167]. Все это очень наивно, поверхностно. Просто люди заворожены и оглушены «духом века сего». Это далеко не ново и пройдет, как всякая мода»[168].
Отец Александр призывал не смешивать Предание с «преданиями». Он напоминал, что формы богослужения на протяжении веков менялись и что оставаться абсолютно неизменными они не могут.
«Евангелие отнюдь не отменяет обрядов. Ритуал — это живая плоть таинств, русло духовной жизни, ритм, объединяющий людей и освящающий повседневность. Он соответствует самой природе человека. Угрозой и тормозом обряд становится только тогда, когда в нем начинают видеть самодовлеющую ценность, когда за вечное и Божие выдают то, что — само по себе — имеет земное происхождение»[169].
В то же время правила, установленные Церковью, играют в известной мере ту же роль, что и наследственная устойчивость в жизни организмов. Никакое нововведение не принесет плода, если оно полностью оторвано от традиции.
Хотя дисциплина и не должна стать самоцелью, для духовного роста она необходима. Отец Александр не одобрял тех ортодоксов, для которых главная забота на время поста — составлять списки разрешенных и запрещенных продуктов. В то же время он находил, что Католическая Церковь слишком далеко ушла в сокращении и послаблении поста. Но она вернется к старому, говорил он.
Известно, что с приходом к власти коммунистов Православная Церковь не смогла успешно завершить реформаторский труд, начатый в первые годы XX века. Даже сама идея реформы надолго была скомпрометирована сговором между «обновленцами» и большевиками. Тем не менее появление нового поколения верующих, не приобщенных к христианской культуре, в среде, полностью лишенной христианской веры, вновь и очень остро поставило вопрос о реформе. В первую очередь — о богослужебной реформе, уже потому, что язык, которым пользуются при богослужениях, малопонятен большинству. Такое положение не могло удовлетворить отца Александра. Тем не менее он не позволял себе действовать «партизанскими» методами и по личной инициативе предпринимать какие‑то действия, не согласованные с предписаниями Церкви. К тому же он остерегался любых перегибов и считал, что верный путь лежит где‑то посередине между крайними точками зрения[170].
Он вообще придавал большое значение иерархическим принципам в Церкви и видел в них «свойство структуры деятельного организма, имеющего практическое призвание на земле»[171]. Памятуя о том, что в Православной Церкви священник действует только как помощник епископа, только в единении с епископом, он старался не нарушать связей с епископатом.
Разумеется, отец Александр отдавал себе отчет в слабостях иерархии, но говорил об этом редко. Он понимал всю трудность положения, в котором находились епископы, и необходимость распределения ролей: иерархия вела переговоры с гражданскими властями и шла на компромиссы, чтобы обеспечить выживание духовных институтов, в то время как священники и миряне могли занимать более активную позицию[172].
Отец Александр был открыт по отношению к другим христианским конфессиям, в частности к католицизму. Его экуменические убеждения, окончательно сформировавшиеся к 1958 году, явились результатом долгих размышлений и поисков. Бесспорно, на него оказали определенное влияние труды В. Соловьева. Сильное впечатление произвела на него также личность Папы Иоанна XXIII: он много читал о нем, когда был студентом[173].
Он любил цитировать слова владыки Платона, митрополита Киевского, умершего в 1891 году, который говорил, что «наши земные перегородки до неба не доходят».
Разделение Церкви он объяснял причинами политическими, национальными, этнопсихологическими, культурными. «Я пришел к убеждению, — писал он, — что Церковь по существу едина и что разделили христиан главным образом их ограниченность, узость и грехи»[174]. Отец Александр считал, что свое разделение христиане должны переживать как всеобщий грех и нарушение воли Христовой. Этот раздел будет преодолен отнюдь не путями превозношения, гордыни, самодовольства и ненависти, но в духе братской любви, без которой не может быть осуществлено христианское призвание[175].
Конечно, чтобы восстановить реальное единство между христианами, нужно чудо. И отец Александр верил, что оно произойдет. «Но пока все же возможно преодолевать непонимание, агрессивное отношение друг к другу. Если члены разных общин будут лучше знать друг друга, это со временем принесет добрые плоды»[176].
К сожалению, не все христиане способны признать достоинство других конфессий. Те, у которых вера не очень тверда, предпочитают замыкаться в себе, не чувствуя твердой почвы под ногами. Как‑то один молодой человек стал посещать собрания баптистов и попросил у отца Александра совета, как ему быть. Отец не стал его отговаривать, только объяснил, что тот может оставаться православным, даже если он открыт другим конфессиям. «Ах, как мне неуютно!» — ответил ему молодой человек. В конце концов он стал баптистом. Отец Александр так прокомментировал эту историю: «Видите ли, этот молодой человек мог быть баптистом, не признающим православных, или православным, проклинающим баптистов. Ему нужна была своя маленькая норка. Существует психическое заболевание — боязнь пространства. Кажется, царь Петр Алексеевич страдал им. Он всегда велел себе строить маленькие дома, маленькие комнатки. Ну что ж! Эта болезнь существует также в истории религий»
