Отец Александр Мень - [57]

Вновь письмо Алика Наташе:

«Здравствуй, Наташенька!

Сегодня получил твое письмо во время того, как ушел с лекции. Сейчас у меня замечательная жизнь. Мы с Глебом чувствуем себя превосходно. Знакомые дали мне напрокат приемник и энциклопедию. Можно жить спокойно и быть в курсе всех дел… Я в результате совершенно махнул рукой на занятия и занимаюсь тем, чем нравится. Хозяйка меня кормит, и поэтому я даже в столовой не бываю. Одно нехорошо. Приходится поздно ночью брести по темным закоулкам домой (мы во 2-ю смену). Если я долго не буду писать, то знай, что меня зарезали где-нибудь. Здесь это явление повседневное. А у меня даже ножа приличного нет».

Недалеко от дома, в котором жили Александр и Глеб, находился большой лагерь для заключенных, огороженный колючей проволокой, с вышками и вооруженными охранниками. Дважды в день на работу и с работы проходили колонны одетых в тюремные робы заключенных под охраной. Некоторые из них, как узнали Александр и Глеб, отбывали срок за веру. Большую часть населения Иркутска составляли ссыльные или бывшие ссыльные, которые и формировали атмосферу города тех лет.

«Иркутск дал мне картину абсолютной ясности того, что происходит в стране», — скажет отец Александр в одной из бесед.

Дружба Александра с Глебом Якуниным крепла. Вдохновленный целеустремленностью друга Глеб также все больше склонялся к христианскому мировоззрению, оставаясь при этом страстной и ищущей натурой. Однако поле для проявления темперамента открылось Глебу позднее, а пока что на первом месте были учеба и тесное общение с Александром.

«Мы учились на одном факультете и жили в Иркутске вместе с Глебом Якуниным, — рассказывал впоследствии Александр Мень. — Однажды чуть не год нам пришлось жить с ним в… свинарнике. Хозяйка, у которой мы снимали угол, женила сына, и угол отошел к молодым, а постояльцев не гнать же на улицу. Наскоро подновили свинарник, где ранее обитала съеденная на свадьбу свинья, и поселили нас. От института было довольно далеко. Вставали до света, или он чуть брезжил сверху в узенькое окошечко. Стояло, конечно, амбре, но куда деваться?»

Сравнительно недалеко от Иркутска, на берегу Байкала, была расположена замечательная деревянная церковь. Усилиями местных верующих ее удалось спасти от разрушения во время строительства плотины на Ангаре и перенести в другое место неподалеку. Александр и Глеб стали бывать в этом храме, тем более что в нем служил умный и образованный священник, которому до появления двух новых прихожан часто приходилось служить литургию без хора и псаломщика. Александр стал по возможности прислуживать и здесь.

«Весной я поехала в Москву на практику, — продолжает Валентина Бибикова. — Ехали мы с Юрой Лапиным, как всегда, почтовым поездом. В рюкзаке я везла рукопись Меня. На первой же станции появился мой безликий „друг“ и, уведя в пустое купе, попросил показать рукопись. Я вернулась к себе, посоображала, потом сделала идиотское лицо, пошла и сообщила, что не могу это сделать, так как там Юра. Ведь придется объяснить ему, чем это я занята, что это за куча бумаги и куда это я ее потащила. „Друг“ попытался объяснить, что КГБ интересует только содержание рукописи и это для блага Меня. Я предложила свой вариант: все прочитаю, а потом подробно расскажу, так как это, видимо, что-то ужасное. На том и порешили.

В Москве на вокзале я отдала рукопись Елене Семеновне. „Друг“ появился, когда я ехала обратно. „Ой, Вы знаете, я ничего не поняла!“ — „Ну хоть читала?“ — „Конечно! Но ничего не поняла!“ — „Морочишь мне голову?“ — „Как можно?! А что, Алик — шпион?“ — „Ты хоть никому не рассказывай, что мы встречались“.

Учиться было интересно. Интересно было и Алику. Он изучал биологию, пожалуй, более углубленно, нежели мы, и знал то, что, казалось, выучить студенту просто невозможно, например, систематику мышей, злаков (причем с латынью) или тонкости теории Дарвина. Учеба в институте не была для Меня просто необходимостью получить высшее образование; это была страсть к биологии, возможно, и способ, метод познания человеческого бытия».

«…Напротив института находилось епархиальное управление, где я работал истопником, — вспоминал впоследствии Александр Мень. — Под землей работал, а всё же заметили. Меня тогда интересовали межконфессиональные проблемы. В Иркутске была сильная баптистская церковь. Я к ним ходил. В четверг, помню, специально молодежный день. Конечно, относился к ним с предубеждением, но видел — вот это Церковь, вот это жизнь! А в нашем храме архиерей один раз в месяц скажет проповедь, вроде политинформации; старушки, полумрак…»

В феврале 1956 года в Москве прошел ХХ съезд партии, который многое изменил в атмосфере страны. Решения съезда были встречены ликованием как в Москве, так и в Иркутске. Через несколько месяцев начались освобождения из ссылок и лагерей невинно осужденных людей. Казалось, что зло отступает.

Вот еще несколько фрагментов писем Алика Наташе из Иркутска:

«Здравствуй, Наташенька! Письмо твое пришло, когда каникулы у меня на исходе. Да и можно ли назвать 6 дней каникулами? Я решил воспользоваться этой неделей, чтобы объездить Иркутскую область. Одна знакомая предоставила свою „Победу“, и я три дня ездил, останавливаясь у знакомых, которые у меня уже появились. Знаешь, какая тут картина! Снега лежат, домишки маленькие, сопки, столбы и мачты, ширь и даль, дороги унылые. Кажется, — спокойное болото одичания. А это только кажется. И здесь есть хорошие и интересные люди. Сибирь, оказывается, гораздо теплее запада. Здесь климат замечательный. Фотография твоя мне очень понравилась, может быть, даже просто потому, что это твое лицо. Я очень обрадовался, что ты будешь в Москве в июле. Если Бог даст, я попаду на практику в Московскую область, и мы можем скорее увидеться, а я этого дня уже никак не дождусь.