Отец Александр Мень - [101]
Год за годом отец Александр «растапливал сердца» недоброжелателей своим тактом и любовью к людям, неизменным вниманием к нуждам всех своих прихожан — как «старых», так и «новых», — и противоречия постепенно стали сглаживаться. Каждый имел возможность не раз испытать на себе силу молитвы и внимание нового батюшки — он крестил новорожденных, причащал и соборовал больных и умирающих, освящал квартиры и дома. Характерными были его неприхотливость в еде и одежде, аккуратно заштопанная ряса.
Рядом с церковью располагался маленький деревянный дом («сторожка»), где священники, алтарники и певчие готовились к службам. В случае необходимости здесь можно было переночевать, приготовить еду и попить чаю в ожидании беседы с батюшкой. Этот прицерковный дом был огромным преимуществом новодеревенского храма по сравнению с прежним местом служения отца Александра. На одной его половине жил отец Григорий и находилась комнатка старосты. Другая половина дома имела отдельный вход и состояла из кухоньки и двух комнат. В комнате размером побольше стояли обеденный стол, две кровати и диван для отдыха и ночного сна после всенощных. В другой, совсем маленькой комнатушке были печь, кровать для отца Александра, тумбочка при ней, письменный стол, два стула и этажерка с книгами. Впоследствии печь заменили на батареи центрального отопления, а на кухне установили двухконфорочную газовую плиту.
Эта комнатушка отца Александра в прицерковном доме (иногда прихожане называли ее «каморкой») стала для него, по сути, кабинетом и основным местом пастырской работы. В течение первых двух лет своего служения в Новой Деревне он вел здесь тайный семинар по патристике. Здесь же беседовал с людьми, которые зачастую приезжали издалека и терпеливо часами дожидались своей очереди в большой комнате дома-сторожки. Своей пасхальной радостью он поддерживал впавших в уныние, зажигал огонь веры в людях, совсем потерявших надежду. После беседы с ним лица людей менялись — появлялись вдохновение и свет в глазах, уходили беспокойство и уныние. «Около двери крохотного кабинета сидят плакучие ивы. Или менее поэтично: с неотвязной зубной болью к хирургу-дантисту. Выходит из кабинета совсем другой человек», — вспоминает Тамара Жирмунская.
«Я увидел необычайно красивого, мудрого и абсолютно свободного человека. Свободного в несвободной стране, — рассказывает Владимир Илюшенко. — Его эрудиция, гармоничность, переполнявшая его радость бытия завораживали. Общение с ним неизменно приводило в восторг: он заряжал вас (и надолго) духовным озоном, всё начинало как бы искриться и входить в резонанс с его настроем. Любая ваша мысль ловилась на лету и возвращалась преображенной. Не было вопроса, на который он не мог дать исчерпывающего и, казалось, окончательного ответа. Его доброжелательность и интерес к собеседнику были неподдельными. <…> Он покорял вас сразу, с маху, походя. Он занимался, я бы сказал, „выращиванием личностей“. И не было при этом никакого пафоса, ложной мистики. Бьющая из него ключом энергия охватывала вас мгновенно, как озноб, но при ознобе холодно, а здесь теплота разливалась по каждой жилке, по каждой клеточке. Я видел, как он одной репликой снимал мучительные сомнения, как он выводил людей из уныния, из депрессии. Не раз видел, как мрачно настроенный человек после исповеди или разговора с ним в домике выпархивал оттуда с просветленным лицом».
Глубоко в сердце каждого человека оставалась первая встреча с батюшкой, и как магнитом притягивались к нему те, кто уже успел услышать его «живое слово».
«Когда вспоминаешь об отце Александре Мене, то замечаешь, что приходит какая-то осветленность, почти что невесомость его образа. Обаятельная улыбка, смеющиеся глаза, затем на несколько мгновений взгляд становится серьезным, обозначая погружение вглубь разговора или обсуждаемой проблемы, и снова ясная радость необыкновенного человека, всегда видящего мир озаренным светом Божественного присутствия», — пишет священник Александр Борисов.
«Отец Александр открывался мне постепенно, — вспоминает Владимир Илюшенко. — Вначале я оценил чисто внешнюю его красоту: лепку лба, благородство облика, живые, сияющие, внимательные глаза. Одновременно я ощутил совершенно потрясающую его энергетику и непреодолимое обаяние, затем — естественность, простоту и отсутствие какой-либо позы. Я увидел, что это легкий и радостный человек, обладающий какой-то внутренней стремительностью. То, что он умен, было ясно с первого взгляда. Но довольно быстро я понял, что это больше, чем ум. Потом я увидел, что это человек огромных познаний, и это была не механическая эрудиция, а универсальное, целостное знание.
Ему была свойственна постоянная ирония, никогда не злая, но, напротив, очень мягкая. Пленяли не просто доброжелательность его и терпимость, но чуткость и огромный интерес к собеседнику, а еще — неподдельное уважение, сердечность и какая-то особая нежность. Я увидел, что он ведет непрерывный диалог с нами, и он не „вещал“ — он тебя слушал. Потом я увидел и другое — постоянный диалог его со Христом. Я понял, что главное для него — вера во Христа, и не просто вера, а жизнь по этой вере. Он хотел одного — чтобы человек всегда был повернут к Богу, надеялся только на Него. Сам он жил и светился верой, и отсюда — его величие и скромность».
