— Па ям волум! До свидания! — крикнул лейтенант и дал ход. Лодка скользнула вперед. Он прибавил газу.
Мальчик тоже хотел крикнуть «Па ям волум!» («Еще доброй жизни!»), но подумал, что за грохотом мотора его все равно не услышат, и помахал просто рукой. Ледзинская тоже махнула ему на прощанье и улыбнулась. Но мальчик не улыбался. Он смотрел на быстро уходящую за плёс лодку, смотрел, пока та не скрылась из глаз, и еще потом долго смотрел в ту сторону, слыша ровно удаляющийся грохот знакомого мотора. Отвернулся он, когда грохот умолк совсем и остался лишь слабый шум в ушах.
Этих троих, только что ушедших в длинной черной лодке вниз по Итья-Аху, мальчик запомнил на всю жизнь. Запомнил участкового инспектора дядю Валю Цветкова в помятом милицейском пальто с приподнявшейся звездочкой на левом погоне, в низко надвинутой на лоб, чтоб не сшиб встречный ветер, фуражке, заросшего за два дня неровной рыжей щетиной. Запомнил завернувшуюся в оленью шкуру русскую женщину с бледным лицом, которая печально улыбнулась на прощанье и помахала рукой. Запомнил огромного мрачного мужика, сидевшего на средней беседке лицом к участковому инспектору; он не кричал «Па ям волум!» и не махал рукой, зато, — когда они быстро шли, вернее, почти бежали к Итья-Аху, нагруженные припасами, и Андрюха упал, пробороздив носом ягель, — помог подняться и отряхнуть от мокрого снега интернатское пальто.
И хотя лодка давно уже скрылась из виду и не слышно было даже рокота мотора, мальчик видел их всех троих так ясно, словно они все еще были у него перед глазами.
На всю жизнь запомнил он людей, ушедших в длинной черной лодке вниз по Итья-Аху, вроде бы знал, что уже никогда больше их не встретит.
И опять они шли бесконечными плёсами под потемневшим от туч небом, только теперь, после четырех часов езды, каждый плёс казался последним. Итья-Ах ближе к устью расширился, и лейтенант гнал на полных оборотах. Впереди, видимо, уже над Ёган-Ахом, спускалась с неба грязно-синяя завеса — шел снег, и Пятаков, вглядевшись туда, повернулся к лейтенанту и покачал головой. Тот отмахнулся: над Ёган-Ахом снег не так страшен — река широкая, и плавник попадается редко. Скорей бы выбраться отсюда. Он протянул руку и покачнул флягу с бензином, из-под крышки которой шел к мотору резиновый шланг. Бензину оставалось примерно на одну треть. Должно хватить до буровой, если действительно, как сказал Андрюха, она стоит у Ларьяхского сора. Но если хватит фляги до буровой, тогда бензину занимать не придется: оставшегося бачка вполне хватит до Ёгана. Пристать, конечно, придется, отдохнуть с полчаса, да и с рабочими познакомиться, все-таки участок его, и вообще интересно посмотреть на свою первую буровую.
Лодка шла под двадцатисильным «Вихрем» со скоростью, какой Цветков от нее не ждал. Двигались ничуть не медленней, чем на шлюпке. Может, даже быстрей сейчас шли, правда, теперь и шлюпка идет побыстрее, ведь в ней всего двое. О погоне думать не приходится. Думать нужно о реальном: как изловить тех двоих с поличным? В Ёгане они вряд ли задержатся. Скорее всего, заправятся только — и дальше. Уж ночевать-то, во всяком случае, не останутся. От Ёгана всего ничего до Оби, а по Оби без опаски можно двигаться и ночью. Завтра утром двое будут в городе. Найти их, конечно, труда не составит, но пушнина? Придется позвонить сегодня вечером из Ёгана дежурному по отделу. Пусть утром пораньше вышлют на реку несколько нарядов: к лодочной станции, к пассажирской и грузовой пристаням, на контейнерную площадку горрыбкоопа и ОРСа нефтяников и к заводи у стадиона. Может, удастся перехватить.
Лейтенант с тоской подумал о детях, о жене и о том, что вскоре, вероятно, предстоит новая командировка в тайгу — на сей раз не со следователем, а с инспектором БХСС. Нужно устанавливать охотников. Инспектор БХСС, обслуживавший участок Цветкова, был совсем еще молодой парень, только что из торгового техникума, где преподавал бухгалтерский учет, и вряд ли ему тут одному что удастся сделать.
О ноге он старался не вспоминать, хотя понимал, что, вероятно, не удастся в ближайшее время ехать по урманам. С мениском шутки плохи. И если в армии, когда парень из его отделения после неудачного приземления надолго выбыл в санчасть, отделение оставалось вполне боеспособным, то на участке Цветкова один человек — очень много. Теперь, когда скопилось столько дел и нужно, не мешкая, закатывать рукава и работать, — он вдруг будет лежать на койке и читать «Преступление и наказание». Зонального инспектора БХСС Ребякина пошлют, ибо дело не терпит, и он, зональный, пока войдет в курс дела, может наломать дров. Послали бы Ляпина, но тот теперь обслуживает зону вниз по Оби. Надо же, какая неудачная командировка, подумал Цветков. Как началось с самого аэропорта, так и поехало. Но ведь само-то, без причины, ничего не случается? И если что-то случилось с ним, лейтенантом Цветковым, то причину следует искать в себе самом. Что же он сделал не так? В чем ошибся, допустил оплошность?
Потемневшие сгустки мокрого снега глухо шлепались о приподнятое мотором и скоростью днище, и лодка вздрагивала, как на волне, а лейтенант все гнал и гнал, не сбавляя газу, навстречу снежному занавесу, опустившемуся над Ёган-Ахом.
