Отдел - [106]

— У меня зять такой, — поделился Игорь Васильевич, — он на всех фотографиях почему-то в семейных трусах, хрен его знает почему, но так выходит. Даже к друзьям ездил на зимние шашлыки, все в шапках, куртках, а он в сапогах и труханах. День города, он опять в трусах в городском пруду, и все это «вконтакте» лежит. День десантника, другие купаются в одежде, нет, на нем опять только берет, гитара и трусы. Я ему говорю, ты еще на столбы возле своего дома нацепи своих фоток, он только ржет. Про дочь я вообще молчу. Как она в Турции и Египте фотографировалась и ее камнями мусульмане не закидали — не понимаю. У меня, прогрессивного советского человека, и то такое желание возникло, когда она показывала фотографии и видео, как они весело отдыхали.

Сергей Сергеевич согласно покивал.

— Это, конечно, банальность, что я сейчас скажу, — сказал Сергей Сергеевич, — но раньше народ, несмотря на тоталитаризм, вроде как все равно сопротивлялся, чтобы за отдельным человеком следить, нужно было кучу времени потратить, а сейчас к нему на ленту заходишь — и все, можно чуть ли ни по минутам воссоздать его жизнь, координаты его телефона отследить — и можно еще больше узнать. Даже Андропову в самом страшном сне не могло присниться, что граждане добровольно на себя датчики по отслеживанию их в пространстве будут таскать и сами на себя стучать будут. У него бы разрыв шаблона случился от такой научной фантастики. Он бы сказал, что таких идиотов не бывает и быть не может.

Игорь возразил:

— Но ведь если вы сами на эту работу пошли, вы же знали, что вас все время будут отслеживать. Вы же согласились, чтобы вас и дома, и на работе слушали и смотрели. Как у вас вообще крыша выдерживает: знать, что существует круглосуточная слежка, да еще столько лет. Я вон еще года не проработал, а уже на голову это слегка давит.

Сергей Сергеевич какое-то время непонимающе смотрел на Игоря, потом протянул:

— А-а, ты об этом. Так про это забываешь. Да и не думаю, что кто-то круглосуточно прямо-таки смотрит. Ты не Смоктуновский, чтобы на тебя смотреть. Тем более работа такая. Вон, в магазине охранники что-то не особо греются, что на них камеры направлены. А ведь граждане некоторые специально камеры в своей квартире устанавливают, и оттуда ведется круглосуточная трансляция. Ты бы так смог? Чтобы не отдельные люди на тебя пялились, а кто захочет? Как тебе такое? Я говорю, безумие какое-то царит, противоречие самим себе на каждом шагу. Орут про свободу частной жизни, и сами вывешивают камеры. Кричат про свободу слова, а сами иногда ветки трут с обсуждениями, где высказывается мнение, отличное от их собственного. Или взять Мишины заскоки. Ладно, Миша, хрен с ним (хотя нехорошо так о покойном), но взять нормальных людей. Почему-то население так возмущается фотографиями голых детей, как будто это невесть что. По идее, голый какой-нибудь ребенок не может не вызывать у обывателя ничего, кроме умиления, если с ним не творится какая-нибудь мерзость, если, грубо говоря, в кадре нет взрослого хера. Но нет, люди так возмущаются, будто единственное, что удерживает всех в узде, — это десять лет строгого режима, а иначе трахали бы прямо в песочницах. Так возмущаются, будто они блюдут целибат, а кто-то его нарушил. Или взять телевидение, которое чем бы ни занялось, тут же занимается пародией на самое себя, как бы оправдывая себя этой пародией от того, чем оно занималось до этого. Про политику я и говорить не хочу. И опять же к интернету возвращаясь. Это прямо ад. Васильич вон куда-то влез, а его какой-то бывший вертухай, пороху не нюхавший, стал учить Родину любить, а какой-то сержант запаса стал угрожать, что когда СССР два-ноль запилят, он таких, как Васильич, будет к стенке ставить, запишет Васильича в штарфбат и будет гнать его на вражеские доты.

Игорь Васильевич, зачем-то потупив глаза и зардевшись, смущенно засмеялся.

— Причем понятно, — горячился Сергей Сергеевич, — что эти люди, которые слюной брызжут и предателей выискивают повсюду, если сменится власть, будут первыми в очереди стоять за аусвайсами и повязками полицаев, но как им это доказать, когда, может, им и доказывать ничего не надо, потому что они играют во все это, когда, может, это и не люди вовсе.

— Вот вы меня за либерализм все время в говно макали, — вступил Молодой, как только Сергей Сергеевич замолк, чтобы унять эмоции или перевести дыхание, — а сами только что, можно сказать, сами из него вещаете, только пыль столбом стоит.

— Весь твой либерализм, именно твой, Саша, и твоего поколения, не знаю, как у других, держится только на бедном житейском опыте и вере в то, что все люди — братья, — сказал Сергей Сергеевич с новым напором. — На вере в то, что людей можно переубедить правильным слоганом и демотиватором, красивым флешмобом и фразами на кухне, что Путин-пидор что-то там душит. А люди нихрена не братья, Саша и никогда ими не были, за исключением редких случаев человеколюбия. Дружба братских народов держалась только на штыках и уверенности, что если начать межнациональный или еще какой замес, то люлей огребут все без исключения. Можно делать вид, что люди равны и имеют одинаковое право на то, другое и третье, но чем больше делаешь вид, тем сильнее растет напряжение в обществе, потому что нигде люди не равны и не имеют равных прав, а имеют только лазейки к этим правам. И бабахнуть может там, откуда и не ждали. Есть только сиюминутные предпочтения толпы и пулеметчики на вышках, а законопослушный гражданин должен держаться между двух этих огней, чтобы к нему ночью не постучались.