Отдаленное настоящее, или же FUTURE РERFECT - [6]

Голова тут же наполнилась черным, ватно-болючим туманом; ноги подогнулись… Падая, он еще пытался достать кого-нибудь из супостатов ногой, однако сознание куда-то ускользнуло, точно тающая льдинка из кулака, и потому ударов, последовавших за первым, Петяша уже не почувствовал.

5

Покончив со своей странной затеей, трое шахматистов молча покинули двор с оставленным у парадной Петяшей и, выйдя на Пулковское шоссе, зашагали в сторону площади Победы. Оба компаньона уверенного в себе молодого человека неуютно поеживались, несмотря на теплую, в общем-то, летнюю ночь.

— Ну и что? — заговорил через некоторое время человек в металлических очках с толстыми стеклами. — За каким иксом это все было нужно?

В голосе его ясно слышалась неуверенность и даже сожаление о содеянном. Посему тот, кого называли Борисом, поспешил пресечь ненужные настроения в рядах подчиненных и подконтрольных.

— Это — Георгию Моисеичу виднее, что, зачем и почему. Ты — что, с Георгий Моисеичем собрался поспорить? Мы все — где сейчас были бы, если бы не он?!

Но нарастающий с каждой фразой нажим в его голосе, очевидно, не рассеял смуты в умах остальных.

— Г-г-где? — неуверенно, раздумчиво пробормотал сивоволосый. — Й-я лично — д-дома был бы, работу св-вою зак-канчивал… А то — совсем св-вое учение — за-абросил, хотя еще г-г-год н-назад собирался книгу из-здавать. Людям же з-знать н-необходимо! В-в-ведь с-сколько утрачено! Золотое сечение еще в древнем Египте…

Видя, что обладатель сильных очков сочувственно кивает, Борис решил прибегнуть к последнему, не допускающему обжалований аргументу.

— А почему вы оба здесь, помните? Или тоже забыли? — участливо поинтересовался он.

При этом его спутники снова неуютно поежились, как бы подтверждая, что — да, никак не от хорошей жизни они согласились, бросив все дела, даже такие важные, как собственное учение о золотом сечении, выслеживать и избивать человека, которого и в глаза-то раньше не видели.

Дальше шли уже в полном молчании. Добравшись до площади Победы, двое сомневающихся — все так же молча — нырнули в метро; Борис же шагнул к обочине и взмахом руки подозвал такси, велев отвезти себя на Васильевский (набережная Лейтенанта Шмидта, угол 8-й линии).

Пожилому таксеру клиент чем-то неуловимым не понравился с первого же слова. Несмотря на новые веяния и возросшее почтение к счетчику, проистекающее из того, что по нынешним временам подавляющее большинство владельцев личных автомобилей, в стремлении подработать малость на бензин, охотно подвозят желающих до места по демпинговым ценам, он предпочел условиться о плате заранее и явно запросил лишку.

Борис молча кивнул, выражая согласие с притязаниями водилы, и устроился на заднем сиденье. Новая канареечная «волга» понеслась меж шеренг ярких фонарей, тянущихся вдоль Московского проспекта. Бездумно глядя в окно, Борис принялся размышлять над происшедшим. В отличие от своих товарищей, он был несколько осведомлен о цели предпринятой акции, но ему, бывшему студенту-психологу, тоже было здорово не по себе. Наособицу смущало то, что ожидаемого им результата — не последовало. Равно как и результата, ожидавшегося «заказчиком». Вообще-то Борис отличался незаурядной смекалкой и учебу оставил отнюдь не из-за неуспешности. Однако только сейчас понял он, чем может обернуться для него и прочих участников слежки и избиения Петяши сложившееся положение дел. А обернуться оно, скорее всего, должно было полной лажей…

Что ж делать?

С этой мыслью он, расплатившись, вышел из машины на углу 8-й и набережной Лейтенанта Шмидта, пешком прогулялся до 5-й линии, а там, не доходя равнодушных ко всему на свете сфинксов, свернул к Большому проспекту. На углу Большого и 5-й, он остановился и окинул взглядом окна одного из домов. Светилось лишь одно.

Его ждали.

Пройдя подворотнею, он вошел в парадную, поднялся на третий этаж и легонько потянул на себя массивную, обитую кожей дверь с латунной табличкой. На табличке наклонным шрифтом «под рукописную каллиграфию старых времен» значилось:

Георгий Моисеевич Флейшман

Адвокат

Парапсихолог

Дверь бесшумно отворилась. Борис ступил в темный коридор.

6

Свет утреннего солнца — даже сквозь сомкнутые веки — неприятно резал глаза. Краснота, клубившаяся перед Петяшиным взором, текла из глазных яблок в затылок и разливалась там, под черепушкой, целым океаном мучительной тупой боли. Неудивительно, что этой боли оказалось тесно в затылке: за ночь она, подлая, успела заполнить собою и ребра и позвоночник — и вообще близка была к тому, чтобы затопить все тело, вытеснив голодную слабость и ноющие спазмы в желудке.

Собравшись с силами, Петяша, наконец, разлепил веки. Яркий солнечный свет, точно только этого и ждал, немедля хлобыстнул по зрачкам изо всей мочи; зрительные нервы взвизгнули от боли, заставив зажмуриться вновь. Тогда Петяша постарался, насколько можно, сузить зрачки и снова открыл глаза.

Вокруг, по раннему времени, не было ни души; лишь в отдалении, на Пулковском шоссе, шуршали да взревывали автомобили. Тело болело и ныло нестерпимо. Отдельно давал знать о себе мочевой пузырь — видимо, его-то сигналы и послужили причиной окончательного пробуждения.