Отдаленное настоящее, или же FUTURE РERFECT - [4]

А теперь…

Есть уже не хотелось.

Не хотелось вовсе ничего.

Только — лежать, покорившись сминающей слабости, и только констатировать факт, что гармония мира не знает границ.

И даже крыса уже давным-давно не показывалась…

Крыса жила где-то за холодильником. По крайней мере, появлялась всегда оттуда. Вначале Петяша опасался, как бы животина не погрызла провода, особенно у старенького компьютера, не так давно образовавшегося на смену пишущей машинке, но крыса, видать, была умной и понимала, к чему может привести подобный праздник живота. Вообще, вела она себя вполне прилично: не точила зубы о мебель, не покушалась на запасы продуктов, ежели таковые в доме имелись; Петяша к ней привык и, когда вспоминал о ней, даже подкармливал. К крысам он относился с уважением, полагая их гораздо умнее кошек, собак и разных прочих шимпанзе.

Ну да. Крыса — умная; понимает, что здесь ей сейчас ловить нечего…

Помимо неопределенной серой тоски, жить мешала лишь противная голодная горечь во рту. Но мешала — настолько, что едва ли не одолевала желание лежать, не двигаясь.

Наконец Петяша, собравшись с силами, сел на тахте и оперся о спинку стоявшего рядом с тахтою стула. Из потревоженных штанов, висевших на спинке последнего, выпал, покатился, звеня о паркетные плашки, под тахту желтоватый кругляш. Петяша проводил медяшку взглядом, и сознание его — впервые за последнюю неделю! — покинуло тесные рамки простой констатации собственных ощущений. Крякнув, он перетек на пол, опустился на колени, а с колен — на живот и запустил под тахту руку.

Извлеченный из хлопьев пыли, кругляш оказался жетоном на одну поездку в метро, какие вошли в обиход за несколько лет до вынужденного Петяшина затворничества.

Сознание заработало чуть интенсивнее.

Жетон можно продать и купить хлеба. Четверть буханки минимум — почем он там сейчас. Или лучше полкило овсянки — надольше хватит. Но где продашь? До станции быстрым шагом — пятнадцать минут ходу, а ноги совсем не держат. И солнца снаружи почти не осталось. Значит, ближайшие магазины, скорее всего, закрыты.

Можно выйти к ближайшему таксофону, каковые также уже управились переделать под подобные жетоны, и позвонить Елке. Возможно, она уже вернулась. А можно… А можно не звонить, а употребить жетон по прямому назначению — поехать к ней.

Повернувшись набок и подтянув колени к животу, Петяша уперся ладонью в пол, встал на четвереньки, затем выпрямился во весь рост…

В глазах потемнело. К горлу подступил вязкий, противный комок. Ребра словно бы окаменели, сдавив легкие, не давая им расправиться.

Ухватившись за спинку стула, Петяша удержался на ногах. Постояв немного и придя в себя, он принялся одеваться, причем, как мог, старался избегать лишних движений.

Надо же — ноги, что ли, опухли? Надо бы воды пить поменьше…

3

Здесь мы на время оставим Петяшу — подглядывать за посторонними во время одевания как-то неудобно — и спустимся пока что во двор.

Во дворе — вот уже третий или четвертый день — продолжался шахматный матч не совсем обычного свойства.

Состязались четверо, судя по всему, страстных любителей шахмат на свежем воздухе. Облюбовав именно этот тихий дворик на Петроградской, недалече от Тучкова моста, они повадились собираться здесь ежедень аж около десяти часов утра, имея при себе громадный трехлитровый термос чаю, солидный запас бутербродов с дешевой вареной колбасой и шахматную доску. Далее начиналась игра «на победителя», длившаяся неуклонно до темноты, причем участники сего бесконечного турнира отлучались из дворика лишь в общественный сортир, что функционировал в скверике за князь-владимирским собором, против будущей станции метро «Спортивная».

Компания, несмотря на поразительную общность шахматных интересов, подобралась разношерстная.

Мягко выражаясь.

Одному из шахматистов на вид было лет сорок; длинные сивые волосы свои носил он зачесанными назад, одежда его была по-бедному неброска и содержалась со средней степенью опрятности, а по-детски светлые глаза — странно контрастировали с глубокими морщинами на лице.

Второй шахматист был длинен и худощав, лет двадцати семи; этот носил сильные очки в тонкой металлической оправе, дрянноватые штаны крупнорубчатого вельвету и застиранную футболку с растянутым воротом.

Третий был здоровым тридцатилетним мужиком с кучерявою вороною шевелюрой и диковатым взглядом; о его одежде вовсе ничего сказать возможным не представляется — видимо, облику своему он никогда не придавал значения, да и средств на какие бы то ни было улучшения экстерьера никогда не имел.

Четвертый же разительно отличался от всех прочих. То был крепкий, молодой, лет двадцати четырех человек среднего роста, модно стриженый и довольно богато одетый. Этот держался, по сравнению с прочими, весьма уверенно и независимо. Он явно ощущал себя в сообществе главным.

— Расходиться бы пора, — заметил длинный и худощавый шахматист, поднося к сильным очкам запястье с допотопной «Электроникой-22». — Времени — двенадцатый час. Да и вообще… Который день тут торчим без толку.

— Д-да, наверное, — отозвался длинноволосый обладатель по-детски наивного светлого взгляда. Заговорив, он обнаружил легкое — также будто бы детское — заикание. — Кстати, мне — так в-вообще непонятно, что и зачем мы здесь в-в-высиживаем…