Отчет 1. …И принцессу в нагрузку - [8]

– Ты чего? – заорала Эрма, притормаживая Пламя в паре шагов от ручья.

– Кто-то говорил, что если не возьмем воды в оазисе, то сгорим… – я закинул бурдюки через седло заводной и метнулся к Пламени. Эрма начала вылезать из седла.

– Куда? Смотри по сторонам, чтоб никто не подстрелил по-тихому.

Секунду подумав, а дело ли я говорю, она залезла обратно в седло и сняла шлем.

Как я не спешил, я все-таки выкроил пару секунд. Одну – чтобы полюбоваться, как огненно-красная волна, хлынув из-под шлема, расплескалась по плечам. Вторую – чтобы рыкнуть:

– Оденьшлембашкупрострелят!

– Зато видно лучше – рыкнула она в ответ, беря лук наизготовку. Спорить было некогда, тем более, что наблюдать ей оставалось недолго – секунд сорок.

Последний бурдюк лег поперек седла заводной Эрмы и десяток черных, будто дожидавшихся этого момента, вылетел на верхушку бархана с той стороны, откуда мы приехали. Каждый не спеша крутил в руке какую-то веревку. Прежде чем я успел сообразить, что это, веревки раскрутились и с десяток черных шариков, свистнув, обрушился на нас. Сумрак дернулся. Я почувствовал удары по шлему и в бедро. Эрма мотнула головой и закачалась в седле, выронив вторично натянутый лук.

От вида ее лица, залитого кровью, где-то во мне распахнулись заслонки резервуаров с приторможенной ядерной реакцией, хлынувшей в кровь.

– Держись!!! – заорал я на Эрму, запрыгивая в седло. Остатки сознания, растворяющегося в расщепляющемся плутонии подкинули идею немедленно испепелить врагов. Утробно рычащая Эрма, нащупывающая рукоятки мечей, явно было не против.

Закинув повод Пламени на луку Сумрака, которого трясла крупная дрожь, я, растворяясь в красном мареве, спускавшемся с неба, ударом пяток пустил коня в полет. Рассекая красное марево, в котором остались только я и серая тень Драконьего Крыла, я плыл к десятку черных точек, которые надо было уничтожить. Алое марево, пропитав меня, захотело выплеснуться и я, направив серую тень в сторону черных точек, выплеснул марево ревом.

Алое, мгновенно заполнив серое, окрасило его белым и белое, сорвавшись узкой полосой, стерло черные точки.

Алое марево, жадно всасываясь белеющим пятнышком Крыла, чуть отступило и я разобрал в нем полоску, делящую красноту на верхнюю, ровную и чуть фиолетовую и нижнюю, измятую и ярко-рыжую.

Решив, что надо во что бы то ни стало заглянуть за эту полоску, я удостоверился, что плыву по направлению к ней и ненадолго заснул.

Что ты так разнервничался? Это же всего-навсего сон. Ночной кошмар.

Я плыл в алом мареве. Тело, чуть отделенное от меня, настойчиво пыталось затянуть меня обратно в свои липкие слащавые объятия и окунуть в напалмовую барокамеру, где в каждую клеточку будет вдавлено по капельке истязающего огня. Окутавшее подушкой марево не подпускало тело и звало оторваться от него, сбежать от спересованного огня и всегда оставаться в вязком тяжелом мареве.

Через вечность-другую к разделу марева на рыжее и фиолетовое выплыл большой красный глаз и глянул на меня, пытаясь заставить отвести взгляд. Я заставил тело глядеть в этот красный глаз и сам стал смотреть в этот глаз, начавший краснеть от гнева. Покраснев, он начал прикрываться оранжевым и тогда я понял, что красное– это не глаз, а только его зрачок и что он открылся, чтобы окинуть взглядом рыжее и что он нашел меня и в следующий взгляд он будет смотреть на меня, глубже, глубже, глубже, пока не увидит меня целиком и я исчезну, как полностью понятое чудо.

Мне стало страшно. Потом меня охватил ужас, льдом сковав мысли и тело. Лед, смешавшись с напалмом, сделал из тела вполне терпимое место и я, раздвинув красное, скользнул в него.

Лицо горело, как начищенное песком, но боли не было. Боль, тихая и коварная, затаилась в позвоночнике, готовая в любой момент выпрыгнуть, смести вбитый в затылок частокол и ворваться в голову.

Оставив боль на потом, я разрешил телу закурить и осмотрелся.

Сумрак, разбрасывая пену, несся вперед бодрой рысью, волоча за собой Пламя и заводных. Эрма, согнувшись, болталась в седле, разбрасывая сгустки крови, залившее левые пол лица. Правая половина контрастно выделялась зеленым.

– Ни хрена себе подстряли! – хрипло вдавила моя глотка. Выдавила с трудом. Тело было обезвожено. Дрожащей неуверенной рукой я снял с седла бурдюк и присосался. Влага хлынула внутрь, размочила отупевшие мозги и я наконец-то подумал, что неплохо бы остановиться и перевязать Эрму.

Эрма! Солнечное сплетение взорвалось гранатой, изрешетив тело осколками ужаса. Боль, выскочив из спины, ударилась в затылочный частокол и застряла в нем, оставив мозги свободными. Пока тело корчилось и тряслось, раздираемое щупальцами страха, вытянутыми чем-то застрявшим в животе, я вяло сообразил, что колючки, которыми нас обстреляли пращники-трупоеды, были щедро намазаны какой-то местной кислотой и грядут ломки.

Тело, среагировав на страх, закурило и вместе с никотином в голову просочились щупальца. Первая мысль, которую я придумал потрогав щупальце у себя в голове, на мгновение показалась мне странной. Потом понеслось.

Первой мыслью было, что до я был не я, а кура рефлексов. А теперь я – это я, и что бы не происходило оно, происходящее, будет нормальным, потому что естественным.