Отчаянные характеры - [3]

Когда книгу даже на короткое время перестают издавать, это становится испытанием любви даже самого преданного читателя. Подобно тому, как мужа могут огорчать некоторые стыдливые привычки его жены, которые скрывают ее красоту, или женщина может хотеть, чтобы ее муж не так громко смеялся над собственными шутками, пусть шутки и очень хороши, я переживал из-за мелких недостатков, которые могли бы настроить потенциальных читателей против «Отчаянных характеров». Я имею в виду чопорность и безликость начального абзаца, сухость первого предложения, скрипучее слово «трапеза». Как поклонник этой книги, я теперь понимаю, что формальность и статичность этого абзаца настраивают на короткий и резкий последующий диалог («Кот вернулся»). Но что, если читатель так и не продвинется дальше «трапезы»? Я также размышлял, не покажется ли имя «Отто Бентвуд» сложным при первом прочтении.

В целом Фокс тщательно подбирает имена для своих персонажей – фамилия «Рассел», например, хорошо перекликается с беспокойной скрытой энергией Чарли (Отто подозревает его в «краже»[1] клиентов), и так же, как в характере Чарли явно чего-то недостает, в его фамилии не хватает второго «л». Я восхищаюсь тем, как старомодное, смахивающее на тевтонское имя «Отто» обременяет Отто, равно как и его собственная навязчивая склонность к порядку обременяет его самого; но фамилия «Бентвуд», даже после многих прочтений, остается для меня немного искусственной, как бонсай. А еще название книги. Оно, конечно, меткое, но всё же это не «День саранчи», не «Великий Гэтсби», не «Авессалом, Авессалом!» Это название, которое люди могут забыть или спутать с другими. Иногда, желая, чтобы название было сильнее, я чувствую то особенное одиночество, которое свойственно глубоко женатому человеку.

На протяжении многих лет я продолжал периодически пролистывать «Отчаянные характеры», ища успокоения или поддержки в красоте знакомых отрывков. Однако сейчас, вновь перечитывая книгу целиком, я поражен тем, как много в ней свежего и незнакомого для меня. Например, я никогда не обращал внимания на рассказанный Отто в конце книги анекдот о Синтии Корнфельд и ее муже, художнике-анархисте. Я никогда раньше не замечал, как салат из желе и пятицентовиков, который приготовила Синтия Корнфельд, высмеивает тождество Бентвудов «еда – привилегии – цивилизованность». Или как рассказ о печатных машинках, переделанных для изрыгания бессмыслицы, предваряет заключительный образ романа. Или что, как настаивает упомянутый анекдот, «Отчаянные характеры» нужно воспринимать в контексте современной арт-сцены, целью которой является разрушение порядка и смысла. А Чарли Рассел – видел ли я его до этого по-настоящему? В предыдущих прочтениях он оставался для меня чем-то вроде шаблонного злодея, перебежчика, пропащего человека. Теперь он кажется мне почти таким же важным для истории, как и кот. Он единственный друг Отто; его телефонный звонок эскалирует финальный кризис; он приводит цитату Торо, давшую книге название; и он выносит зловеще точный приговор Бентвудам: они «увязли в тоскливом самоанализе, в то время как сам фундамент их привилегий выбивают у них из-под ног».

Однако сейчас, по прошествии лет, я не уверен, что мне вообще нужны новые детали. Как Софи и Отто страдают от слишком тесного знакомства друг с другом, так и я теперь страдаю от того, что слишком много знаю об «Отчаянных характерах». Мои заметки и несущественные сноски выходят из-под контроля. При последнем прочтении я пометил как жизненно важные и ключевые огромное количество ранее пропущенных образов порядка и хаоса, детства и взрослости. Так как книга не длинная, а я прочел ее уже полдюжины раз, я уже близок к тому, чтобы назвать каждое предложение жизненно важным и ключевым. Такое необычайное богатство, конечно же, – свидетельство гения Полы Фокс. В книге нет ни одного лишнего или случайного слова. Строгость и плотность логики такого масштаба не бывают случайными, писатель не может достичь их, одновременно позволив себе расслабиться, а своим персонажам – ожить. Перед нами роман, воспаривший над всеми остальными произведениями американской реалистичной беллетристики со времен Второй мировой войны.

Однако ирония такой насыщенности романа заключается в том, что чем лучше я понимаю значение каждого отдельного предложения, тем меньше я могу сформулировать, какому большому, глобальному смыслу служат все эти локальные значения. В конечном счете перегрузка смыслами вызывает некий ужас. Это сродни полному отсутствию смысла, как предлагает Г. Мелвилл в главе «О белизне кита» «Моби Дика». Отслеживание, расшифровка и упорядочивание смыслов жизни может поглотить собственно ее проживание. В «Отчаянных характерах» читатель не единственный, кто оказывается поглощенным. Сами Бентвуды – исключительно образованные, вполне современные существа. Их проклятие в том, что они слишком хорошо умеют читать самих себя – как литературные тексты, наполненные пересекающимися смыслами. В один зимний уикенд их поглощает и в конце концов полностью одолевает то, как самые обычные слова и мельчайшие происшествия могут казаться «предзнаменованиями». Огромное напряжение атмосферы книги является не просто следствием ужаса Софи, или того, что Фокс поэтапно отметает все возможные пути к спасению, или того, как она отождествляет кризис в супружеских отношениях с кризисом в деловом партнерстве и кризисом американской городской жизни. Больше, чем что-либо другое, это напряжение – неспешно надвигающийся гребень сокрушительной волны литературного значения. Софи сознательно и открыто ссылается на бешенство как на метафору своего тяжелого эмоционального и политического положения, а когда Отто срывается и кричит о своем отчаянии, он не может избежать «цитирования» (в постмодернистском смысле) их с Софи предыдущего разговора о Торо, тем самым поднимая все остальные темы и диалоги, проходящие через те выходные, в частности, мучительный вопрос Чарли об «отчаянии». Как бы ни было плохо отчаяться, еще хуже быть в отчаянии и притом хорошо осознавать насущные вопросы общественного права и порядка, привилегий и их либертарианской интерпретации и чувствовать, будто сломавшись, ты подтвердишь правоту целой толпы Чарли Расселов. Когда Софи заявляет о своем желании заболеть бешенством, как и когда Отто разбивает чернильницу, они оба, кажется, восстают против невыносимого, почти убийственного ощущения