Отчаянная - [22]

— Голосовать, голосовать! — подхватили сразу несколько человек.

— Разрешите мне, товарищи! — выбегая на середину круга, быстро проговорил Давлетбаев.

Послышался сдержанный смешок.

— Дайте высказаться гвардии лейтенанту, — сказал Рогачев.

Давлетбаев сделал шаг назад.

— Пожалуйста, товарищ гвардии лейтенант. Мы можем подождать.

— Знает ли кто-нибудь из вас, что юность Ани Киреевой прошла в исключительно тяжелых условиях? — Шкалябин сделал паузу, зачем-то сдернул пилотку и смял ее в руке.

Аня со страхом ждала, что скажет лейтенант. И все же она мысленно благодарила его за помощь.

— Нам не к чему ворошить ее детство и юность. И, по-моему, вы правы, товарищи; боевые дела Киреевой с наилучшей стороны характеризуют ее.

— Верно, товарищ гвардии лейтенант! — стукнув кулаком по земле, сказал Красильников.

— А что она сделала за время пребывания в нашей роте, вы знаете сами, — закончил Шкалябин и снова нахлобучил смятую пилотку на самый затылок.

— Слово имеет товарищ Давлетбаев, также давший рекомендацию товарищу Киреевой, — объявил Коля.

— Вот вы говорите то да сё, — бойко начал санитар, — а мы скажем…

— Кто это мы? — спросил Гришаня.

— Кто мы? — удивился Давлетбаев и, сузив без того узкие глаза, шмыгнул носом. — Мы… это мы, панымаешь? — тыча большим пальцем левой руки себе в грудь, стал объяснять он.

— Один татарин в три шеренги стройся, — сострил кто-то.

Рогачев сдвинул брови, сказал осуждающе:

— Товарищи…

— Адын словом, наш санинструктор очень хороший челабек, — не обращая внимания на остроты, выпалил санитар. — Отчаянный, смелый… спас Алехина, под огнем перевязал много раненых… И я как старый комсомолец…

Дружный смех заглушил последние слова Давлетбаева. Он обидчиво фыркнул, но тут же рассмеялся звонким заразительным смехом.

Выступил сам Коля Крыжановский. Он тоже рекомендовал девушку. Аня почти не слушала, что говорил комсорг роты. Пашка снова раскуривал темно-коричневую вонючую сигару. Коля упомянул о газете, в которой «фигурировала» Аня, сказал, какое большое сердце надо иметь, чтобы вот так вытащить товарища чуть ли не из-под самых гусениц танка. Его голос часто срывался, но это нисколько не смущало Колю. Прикрыв рот ладонью, он откашлялся, как это делают очень солидные ораторы, и как ни в чем не бывало продолжал:

— Мы все убеждены, что товарищ Киреева оправдает наше доверие, доверие комсомола и партии! — И еще раз откашлявшись, добавил: — Кто еще хочет выступить?

Желающих не оказалось.

Приступили к голосованию. Ане показалось, что земля уходит из-под ног.

— Кто за то, чтобы… — краешком уха уловила девушка голос Коли.

— Единогласно! — громко отчеканил он.

Аня чуть было не расплакалась, но вспомнила, что нужно что-то сказать, заверить или дать обещание. Она робко подняла голову. Все сидящие впереди опять смотрели на нее и улыбались. «Ну что же ты, Отчаянная, молчишь?» — точно спрашивали они. Но охватившее волнение перепутало все мысли, и то, что она хотела сказать, как-то вдруг вылетело из головы.

— Спасибо… вам всем! — тихо проговорила Аня.

Ноги больше не держали ее. Аня устало опустилась рядом с Пашкой и закрыла пылающее лицо руками.

— А рисковать жизнью без надобности не следует, — с напускной строгостью предупредил ее Коля.

Но она уже ничего не слышала. Она была счастлива. А говорят, на войне не находят счастья…

Шура Солодко не участвовала в собрании. Надо было позаботиться о медикаментах, которые получила в санроте полка.

Нагруженная пакетами, свертками, сумками, она возвращалась в батальон. Неожиданно кто-то схватил ее сзади и закружил. Пакеты и свертки посыпались из рук.

— Перестаньте! Кто это?

— Шура, товарищ гвардии младший лейтенант, Александра Ивановна!

Шура хотела было рассердиться, но, узнав Кирееву, только охнула и сказала:

— Сумасшедшая, пусти, раздавишь меня!

— А вот и раздавлю! — и Аня еще крепче прижала начальницу к груди. — Ой, Шура, какая я счастливая! Подумать только — я комсомолка! — выпуская Шуру из своих объятий, сказала девушка. — Вот погляди, — и она помахала перед самым носом опешившей начальницы новеньким комсомольским билетом, только что заполненным Рогачевым.

— Поздравляю, Аня! — и Шура, притянув девушку к себе, поцеловала ее.

Аня шмыгнула носом, смахнула набежавшую слезинку.

— Спасибо, Саня!

И Шура Солодко поняла, что отныне вся жизнь девушки, ее мечта, ее цель заключены в этом скромном билете с темно-серыми корочками. Сама она, как и Шкалябин, была уже кандидатом в члены партии, но комсомольский билет все еще носила в нагрудном кармашке.

Несмотря на то, что Аня почти не раскрывала перед ней своей души, Шура не сердилась на нее. Ей тоже пришлось пережить большое горе, да и сейчас еще в ее глубоких глазах нередко проглядывает затаенная грусть.

В батальон она пришла еще там, на Родине, перед Днепром, когда дивизия штурмовала Запорожье. Пришла, осмотрелась, стала привыкать. Но разве сердцу скажешь: «Не место и не время». Оно что первый весенний цветок — обогрело солнце, дохнул теплый ветерок, напитанный запахами талой воды, набухающих почек и еще каким-то дурманом, который кружит голову, будоражит кровь, и, смотришь, через день-другой раскрылись лепестки, такие чистые-чистые, с искоркой росы на венчике. И нет ему дела, что над ним шумит лес, что тяжелые тучи выплескивают ядреные ливни, что где-то гремит гром и сверкает молния. Так и человеческое сердце: обогрели его ласковые глаза — и раскрылось оно, как цветок. В эту пору оно не ведает ни бурь, ни вьюг, ни гроз.