Отбой! - [99]

Не забудьте о нашей просьбе».

2

Ходатайство Пуркине об увольнении с военной службы (неоднократно подаваемое им и отвергаемое офицерами, да еще с угрозами по адресу Пуркине) было основано не только на распоряжении министерства об освобождении всех студентов от военной службы и возвращении их в учебные заведения. У Пуркине был еще один весьма солидный аргумент: он вообще не состоял на военной службе, был навсегда вычеркнут из списков армии.

Чтобы пояснить это обстоятельство, вернемся к событиям, которые имели место пять месяцев назад.

В июле 1918 года Эмануэлю фон Пуркине стало ясно, что продолжать искусственное обмораживание ноги больше нельзя: это всерьез грозит здоровью. Итак, не остается ничего другого, как вскоре снова отправиться на итальянский фронт.

Это было время, когда Эмануэль страстно погрузился в занятия, готовясь сдать экзамены на медицинском факультете, чтобы перейти потом на естественный. Он понимал, что в конце войны, при частых паниках и поспешных отступлениях, очень легко попасть в плен. Это был бы отрыв от науки на долгие годы. Пуркине страшила не столько опасность для жизни, сколько долгий перерыв в ученье. А это было неизбежно, окажись он в плену.

И Эмануэль решил раз навсегда развязаться с армией.

Возможно, на него подействовал удачный пример Пепичка, а также монография о головокружениях, написанная его прадедом, знаменитым натуралистом и медиком Яном Эвангелистом Пуркине: «Beiträge zur Kenntnis des Schwindels aus heautognostischen Daten»[169].

Не знаю, какое из этих обстоятельств сыграло решающую роль в его намерении предстать перед военно-врачебной комиссией в качестве душевнобольного. Пример Губачека был заманчив, а в сочинении прадеда говорилось, что при употреблении некоторых наркотиков у испытуемого начинаются головокружения и рябь в глазах. Чтобы доказать свое помешательство, Пуркине хотел вызвать какие-то конкретные физиологические явления, не полагаясь, как Пепичек, только на странности поведения и ответов. Для этого у Эмануэля не хватило бы выдержки. Подыскивая средство, благодаря которому он приобрел бы чисто внешние признаки безумия — затуманенный взгляд и т. д., — он наткнулся на сочинение прадеда о наркотиках.

Пуркине как раз нужно было такое средство воздействия на зрачок, чтобы реакция соответствовала объективным признакам душевного расстройства. Эмануэль был восхищен открытием прадеда и твердо решил использовать его исследование, чтобы стать наконец свободным и получить возможность работать, не расходуя здоровья и душевных сил на войну. Он мечтал идти по стопам своего ученого предка. Военная служба настолько претила этому человеку с чистым сердцем, что он отважился на крайне рискованные эксперименты.

Проштудировав психиатрическую литературу, различные работы о помешательстве, Эмануэль начал экспериментировать, запершись в комнате.

В поисках средства сделать свой взгляд затуманенным и ненормальным. Эмануэль бесстрашно испробовал на себе ряд препаратов. Один раз он даже потерял сознание, приняв какой-то порошок горчичного цвета. Что это был за порошок и как назывались другие препараты, которые он вдыхал, глотал и впрыскивал себе под кожу, Эмануэль никому не рассказывал, хотя обычно подробно посвящал нас во все свои замыслы.

Через день он занимался на факультете, готовясь к экзаменам. Изучение анатомии шло без помех, несмотря на то что в сердце Пуркине уже проник образ студентки Марии, виденной им однажды на далькрозовских занятиях ритмикой в сокольском обществе, куда он попал совершенно случайно, зайдя к брату Яну, аккомпанировавшему девушкам на рояле.

После целого дня подготовки к коллоквиуму Эмануэль вечерами занимался своими психиатрическими и химическими исследованиями. В лазарете он получил месячный отпуск, как выздоравливающий, переданный на попечение семьи для подготовки к экзаменам. Эти дни Пуркине проводил у матери, в фамильном доме с фресками. По окончании отпуска ему предстояло явиться в Зальцбург, куда полк перевели из Фиуме. Дни свободы были, таким образом, сочтены, а впереди — снова фронт и окопы. Взволнованно и многословно, вразрез со своим обычным спокойствием, Пуркине поведал нам свой план. Он подаст в городскую управу ходатайство об отказе от дворянского звания и будет с маниакальным упорством настаивать на этом до тех пор, пока его не посадят под замок все равно куда, — в кутузку или в сумасшедший дом. Лишь бы не возвращаться в полк! Эман нарочно написал свое прошение с нелепыми оборотами речи и ошибками, чтобы у начальства сразу создалось впечатление, что этот случай заслуживает скорее внимания психиатров, чем жандармов. Но, по существу, он, Пуркине, вполне серьезно относился к своему отказу от дворянства. Ведь с точки зрения натуралиста совершенно противоестественно, чтобы один человек был аристократом, а другой плебеем; биологически все люди равны, и всякая кастовость в наши дни не менее смешна, чем средневековая медицина.

Однако действие его прошения на окружного начальника Кавана, которому Эмануэль лично вручил эту бумагу, было совсем неожиданным.

Читая прошение, начальник то бледнел, то краснел. Потом он засопел и наконец заговорил.