Отара уходит на ветер - [18]

— На шезлонгах, дура.

— Звякни им и поздравь от меня с приличным загаром. Ну, не с таким, как у тебя, короче.

— Бивень, сгорел просто, — покосившись на пузо в струпьях, сказал Вовка. — А так-то наш загар зачётней каталонского.

— Бздишь.

— Отвечаю.

— Лучи там, что ль, прохладней наших? Иль модификации не той?

— Сам ты лучи, ешь давай.

Санька набил рот хлебным мякишем и спросил:

— За чё тя в стэп сли?

— Прожуй сначала.

— За чё, говорю, в степь сослали? — проглотив комок с булькающим звуком, повторил Санька. — На учёбу забивал?

— Мимо.

— Мамку бесил?

— По себе людей не судят.

— Уж не за здоровьем ли заслали?

— Теплее.

— Сколь метров от печки?

— Не знаю.

— Ну дак измерь.

— Ты как маленький… Ну, допустим, два.

— Б-7 тогда, — отхлебнув из пакета, деловито произнёс Санька.

— Чё за Б-7 опять?

— Морской бой. Бью по четырёхпалубному.

— Ты, блин, мёртвого достанешь, — рассмеялся Вовка. — Я здесь практику прохожу. Типа, опыта набираюсь, даже в Красноярский аграрный поступил. Отец в 90-ые начинал. Говорит, тогда многие его друзья сыновей потеряли. Девочки, клубы, наркотики. А тут я от этого застрахован, так батя думает. Ну и здоровье заодно приобретаю. Свежий воздух и всё такое.

— С воздухом ты загнул, он уже не тот, что раньше, — театрально вздохнул Санька. — Загазованность в нём имеется. Тебя не виню. При встрече с Королём кишка самовольно расслабляется.

— Вот же сволочь! — воскликнул Вовка. — А сам-то!

— Врать не буду — и моим испугом в атмосфере напахнуло, — подмигнул Санька.

— Значит, тоже боялся.

— Боялся-то боялся, только страхи у нас разные: у меня — бесцветный, у тебя — коричневый. Благо, Орлик не подмог, а то бы вообще радиация началась. Я ему перед тараном рубаху на глаза накинул, чтоб быка не видал.

— Продуманный.

— А знаешь, почему бычара тебя не грохнул?

— Просвети, — сказал Вовка.

— Новичок потому что… Любит степь таких, ковыль стелет на месте падения. Помню, как город деревню запрудил. И ведь ни черта вы в животине не шарили, а фартило вам. От государства — субсидии, от погоды — поблажки, от скота — падежа по минимуму. Когда проблемы начались, вы уже опыт заимели. Не без нашей помощи. А такие тупни поначалу были, не знали, с какой стороны к корове подлезть. Мужики за животы хватались.

— А теперь мы над вами ржём.

— Кто ж думал, что вы выживете, — пожал плечами Санька.

— А мы вот взяли и не сдохли. И теперь это наши земли.

— Это земли хакасов, — процедил задетый за живое Санька.

— Были, — отрезал Вовка.

— Надо было отдать тебя Королю.

— Надо было участки оформлять, а не ждать, когда мы их за бутылку скупим.

— Воспользовались нашей простотой.

— Не простотой — пьяной тупостью.

— Нет, ну куда вам столько площадей?! Ну куда?!

— А то не знаешь… Поголовье растёт — степь сужается.

Да, не так уж и широка степь, как её малюют… Стоит пожить на травных просторах несколько месяцев, и расстояния начинают скрадываться сами по себе. Вот простой пример. Допустим, чабан гонит отару домой. Следуя за овцами, человек движется не по прямой линии, а змейкой — подгоняет вперёд отстающие крылья. Там, где отара пройдёт километр, чабан сделает все два. При этом мыслить он продолжает прямыми линиями. Если рыбак спросит его: «Далеко ли до Турпаньего озера?», то чабан ответит: «Та не-е, восемь км всего». Это с отарой — да, аж шестнадцать, а без неё — всего лишь восемь, налегке — пять секунд и на месте.

Кроме того, в поле чабан является мозговым центром поголовья. Он как бы разрастается до его объёмов и, соответственно, думает уже более крупными категориями. Это Ефремке надо топать до крайней овцы целых два километра, а чабан Ефрем Ананьевич мысленно уже рядом с ней, осталось только пару шагов сделать.

Насколько узка степь, настолько и густо населена людьми. А всё потому, что передвигаются пастухи по ней не абы как, а по невидимым тропам — кратчайшим расстояниям от точки до точки. Трассы эти не то чтобы очень оживлены, но и не обезлюдишь толком, всё кто-нибудь попадётся навстречу или обгонит. Всегда знал, что степь можно уподобить только небесам, и вот опять к слову пришлось. В облаках ведь тоже и дорог нет, и просторно на все четыре стороны, а самолёты пересекаются, сам в иллюминаторы видел. А зимой, раз уж заговорили, степь с небом вообще как двойняшки. Отличий мало. Вот, разве что, в побелке. Наверху синьку в раствор добавляют, внизу без неё обходятся.

— Гады вы городские, — истощились аргументы у Саньки.

— Дерёвня, — оскудел на них и Вовка.

Мёртвой хваткой вцепился Санька в горло друга. Азиат повалил европейца, и евразийский союз кубарем покатился с бархана. Через пару минут Санька без труда положил Вовку на лопатки.

Хакасы — отличные борцы. Из наших степей, если что, два бронзовых олимпийских призёра вышло. А уж чемпионов более мелкого пошиба и не сосчитать. В республике своя, не имеющая аналогов школа подготовки «вольников» и «классиков». Её уникальность в том, что в будние дни борцы тренируются обычным порядком. Другое дело — праздники, во время которых, казалось бы, можно и отдохнуть. Ан нет. На гулянках наши борцы почему-то начинают ощущать особенную ответственность перед малой Родиной, которая выдвинула их на греко-римскую, вольную и курес-борьбу с другими племенами и народами. Патриотическую прыть спортсменов какое-то время пытаются унять друзья и родственники. А потом р-р-раз — и все вокруг становятся спарринг-партнёрами, и профи от любителя уже не отличить. Во славу спорта ломаются шеи, руки, ноги, уши. Наши чемпионы куются везде: в избах, сараях, курятниках и предбанниках. От нашей любви к борьбе даже рождаются дети, если кто-нибудь под воздействием допинга схватится с противником противоположного пола.