Отара уходит на ветер - [20]

Активисты крыли с трибуны городские и республиканские власти на чём свет стоит. Один оратор, который потом повесился (по другому мнению — повесили), до того увлёкся, что обвинил мэра в разведении парков, скверов и фонтанов. Так прямо и заявил: «Булкин превратил Абакан в чёрт знает что, в какой-то, простите, курорт!» И толпа поддержала оратора так единодушно, что даже ежу стало понятно: Абакан задумывался не как зелёный курортный, а как серый рабочий город. И только одна пятнадцатилетняя курносая пигалица шепнула подружке на ушко: «Зато мои дети будут расти в саду, их даже можно будет меньше воспитывать».

В тот день пришёл на площадь и Вовка. Не от боли за будущее города — от субботнего безделья. Парень накричался досыта, так что в конце митинга даже охрип. Орал он просто так — от избытка жизненной энергии, от того, что орать было весело и радостно. В какой-то момент Вовка хотел прорваться на трибуну и сказать мэру пару ласковых, но не решился. Во-первых, стеснялся. Во-вторых, уважал градоначальника, на которого за двадцать лет у руля нарыли только один компромат и тот спорный.

После Вовка долго вспоминал одного человека — сотрудника корпорации «Лайф». Это был тридцатилетний наёмник крупного капитала с ястребиным носом и глазами-буравчиками, центурион топ-менеджеров, несший с товарищами по когорте все тяготы и лишения после неудачного вторжения на территорию региона. Высокий и подтянутый, закованный в латы своего подразделения — чёрный костюм и белую рубашку с галстуком — он взошёл на трибуну, как Дантон на эшафот. Не по приказу хозяев. Из уважения к «современно-русскому Козельску», как он потом назвал Абакан в отчёте перед советом директоров корпорации.

Топ-менеджер говорил о рабочих местах, налогах в бюджеты всех уровней, социальной ответственности бизнеса и твёрдо верил в то, что говорил. Толпа, конечно, озверела и наверняка растерзала бы врага, если бы не камень, брошенный в менеджера одним из противников тяжпрома. Ранение спасло оратора от гибели. Булыжник попал ему в рот, став жирной точкой в предложении «Петровские реформы тоже принимали в штыки». В толпе — вздох сочувствия. От удара голова мужчины запрокинулась назад, но уже через секунду вернулась на место, как ванька-встанька. На глазах людей у гладко выбритого менеджера стала отрастать красная борода и клочками выпадать на белоснежную рубашку. Боли он не выдал. Мужчина обвёл взглядом толпу, поводил языком в ротовой полости и, подсчитав потери, размашисто улыбнулся, знакомя абаканцев со звериным оскалом капитализма.

— Прошу простить, если теперь моя речь кому-то покажется несколько беззубой, — сплюнув крошево, сказал он и продолжил о Петровских реформах уже в гробовой тишине.

Как же Вовка завидовал отваге этого менеджера! «Один против всех, и такой человек наш враг», — подумал тогда он. Когда менеджер закончил, прокуренный бас с площади:

— Брат, слышь, прости меня! Но дети дороже — уходи!

— Нет, — был ответ. — Твои дети — люди. Мои — заводы.

— Сколько Вам платят за Ваших детей? — гневно спросила учительница начальных классов, кажется, из Хакасской национальной гимназии-интерната имени Н. Ф. Катанова» (на правах социальной рекламы).

— Достаточно, чтобы спокойно сносить незаслуженные проклятья.

— У Вас вообще есть мама? — серьёзно осведомился двенадцатилетний белобрысый гаврош из-за частокола спин.

— Это к делу не относится, — отрезал менеджер.

Невидимый гаврош кивнул, явно прояснив себе что-то.

— А жена? — справилась студентка-первокурсница, заворожённая статью стоявшего на эшафоте.

— А может, всё-таки вернёмся к кремнию?! — высек менеджер с таким раздражением, как будто был он не агрессором, а единственным деловым человеком среди дивизии пустомель.

— Хорош ломаться!.. Девчонка неспроста спросила!.. К чёрту завод!.. Давай к нам!.. Переходи! — забурлил демос.

— Не фанатик экологии, — честно ответил менеджер, и тут железный голос его размяк до бронзы, лицо раздвинулось в наивной улыбке. — Люблю производство, звук фабричного гудка, запах машинного масла. Кроме того — связан трудовым договором.

— Тогда убирайся! — взревела толпа, как обманутая любовница.

…Всё это Вовка поведал другу…

— Н-да, — молвил Санька. — Если у воротил хотя бы пять процентов таких, как этот типок — труба-дело.

— Просто так не сдадимся, они тоже понесут потери, — заметил Вовка.

— Вы чё-то не сильно понесли, когда спёрли у нас степь.

— Мы корень жизни не трогали. Ты как пас, так и пасёшь.

— Тоже мне должность. Мы ведь по-городскому типа дворников, — так?

— Ну, типа того.

— А теперь станем шахтёры, всё уматней.

— Вас не возьмут на разрез, туда спецы нужны.

— Ничего — и мы обучимся.

— Хлопотно вас обучать. Никто на это не пойдёт.

— Я сам на это пойду. Шарагу по шахтам закончу.

— Давай, давай! Всё с тобой ясно, Сашок.

— Только не надо вот этого. К нам не фашисты идут: вон — враг, вот — друг. Поэтому я пока кумекаю, чё к чему. Вот с чего ты, к примеру, решил, что деревенских обломают с работой?

— Батя говорил.

— Кроме вас при базаре кто-нибудь присутствовал?

— А это так важно?

— Ещё как… Одно дело, когда батя только сыну расклад даёт. Он не будет скрывать правды, всё, как есть, скажет. Другое дело, если при этом будет присутствовать левые, которые потом разнесут всем. Забыл, как это называется по-умному.