Отара уходит на ветер - [11]

Санька вошёл в палатку и бегло осмотрелся. В центре на синем надувном матрасе лежала девушка. Вокруг роженицы громоздились какие-то сумки, вповалку валялись вещи. Ноги девушки были согнуты в коленях и широко расставлены, глаза — закрыты. Она тяжело дышала. Схватки временно отступили.

— Здравствуйте, Аня, — сказал Санька. — Так же Вас зовут, кажется. Я Ваш акушер буду.

— Вы? — открыв глаза, спросила девушка и, отвернувшись, простонала: «Уйдите… Мне в город надо».

— Вы, наверно, смущаетесь? Не надо этого. Я небрезгливый, да и дело житейское.

— В город… В город отвезите…

Санька присел на корточки, мельком взглянул между ног девушки, быстро переместился, взял роженицу за руку и весело сказал:

— А у дитя, скорей всего, другие планы. Тута, говорит, буду вылазить — в Сашкиной степи.

Губы Ани тронула усталая улыбка.

— Тебе лет-то сколько, Сашка?

— Восемнадцать без одиннадцати месяцев. Скоро в армию. А тебе?

— Девятнадцать… Не бросишь меня?

— Бля буду, — присягнул пастух, как умел, и скрепил слова лёгким пожатием ладони роженицы.

— А справишься?

— Вместе справимся, — успокоил Санька. — Я пастух. Знаком с родами с детства. У меня такой опыт, что я на тебя сейчас смотрю и еле зевоту сдерживаю. Настолько всё привычно… Сколь месяцев отходила?

— Семь.

— Нормально, — махнул рукой Санька, ничем не выдав подступившего к сердцу холодка. — Легко ходила?

— На сохранении одно время лежала.

— Ничё страшного, бывает, — подбодрил Санька.

— Это ты на поляне ругался?

— Не ругался… Так — поспорили малость… Рабочий момент…

— А-а-а, — вдруг застонала девушка и в крик: «Ма-а-а-ма-а-а-а!»

— Держись, Ань, — бросил Санька. — Блажи на всю степь, легче будет. Я махом.

Пастух вышел на улицу, наклонами головы хрустнул шейными позвонками и подошёл к компании. Молодёжь обступила его.

— Короче, так, — сказал он. — Палатка, в которой она лежит, под роддом не канает, не развернуться в ней. Вот вы, пацаны, большую разобрали. Зря. Собирайте опять, туда её перенесём. Ещё полотенце чистое нужно, в которое я младенца заверну.

— Так замажется же, — вырвалось у одной из девушек.

— Вот твою вытиралку и возьму, — ухмыльнулся Санька. — Ты, гляжу, та ещё чистоплюйка. Нам такие стерильные сейчас ой как нужны… И воду вскипятить надо будет.

— А где её взять?.. С озёра, что ли?.. Водопровод не покажешь? — посыпались реплики.

— В степи всё есть, — самоуверенно улыбнувшись, выдал Санька. — А чего нет — довезут. Сливайте с радиаторов. Мало будет — у рыбаков возьмёте.

— Тебе бы самому не мешало грязищу смыть, — сказал Вовка.

— То загар… Ну да ладно. Водяру на руки польёшь.

— Дезинфекция?

— Блажь… Нас, богатых, не поймёшь. На конях на миллионы наматываем, водкой руки моем. — Санька обратился ко всем: «Пятнадцать минут на подготовку даю. Время есть. А на крики забейте, это нормально всё».

Молодёжь забегала, но уже осмысленно. В полевых условиях стало возводиться родильное отделение. Санька взял бинокль и прошёл к озеру. Поймав в перекрестье мужа роженицы, увидел, что рука у парня приложена к уху, а губы шевелятся.

— Кажись, дозвонился, — облегчённо вздохнул пастух и подозвал друга: «Иди сюда. Я насчёт водки не шутил. Тащи всю. И мыло».

— Думаешь, всё получится? — вылив вторую бутылку на руки Саньке, спросил Вовка.

— Если на небе грех с водярой простят.

— Я серьёзно.

— Не знаю… Дрожь в руках чё-то, вибрация нездоровая.

— Чё это?

— Да девчонка хорошая. Не овца какая-нибудь.

— Разве это те помешает?

— А ты думал… На автомате действовать не получится. Как с родной придётся. А сердце при таком деле в отключке должно быть. Красивая к тому же… Блин, одни минусы!

— Ты в своём уме? Какая красивая! Там же кровища, слизь всякая.

— К дерьму я давно привык, а к красоте — никак.

— Ещё скажи, что она тебе нравится в таком состоянии.

— И чё такого, — сказал Санька. — Она сейчас настоящая, вся фальшь с неё слетела. Ну да ты не поймёшь.

— Почему же?

— Потому что у нас разные миры. Ты ж до сих пор не догоняешь, как Петруха объезжает дикого жеребца, а в городе дорогу боится перейти. Тут примерно то же самое. Я в палатке с таким столкнулся, что до сих пор как чумной. Прикинь, девчонка как бы и стесняется тебя, и тут же готова впустить сам понимаешь «куда».

— Это от боли всё. У тебя бы так — и ты бы так.

— Не всё так просто. Глаза у неё странные. Там будто страшно мудрое животное сидит. Интересно, что это?

— Фиг знает, — сказал Вовка. — У Лёхи с «Изыха» потом спросим. Он же вроде как писатель, должен знать.

— У Леснянского-то?.. Не, он по любой не в курсях. Да и никакой он не писака. Разве на седле можно что-нибудь толковое накалякать? Для такого дела добротный стол нужен, кабинет специальный, усидчивость опять же. А этого по всей степи носит, как перекати-поле. Нормальные писатели пять минут абзац пишут, а этот — пять километров по пересечённой местности.

— Так он кочевой, может, литератор, — предположил Вовка. — Такие тоже наверняка бывают. Типа, разновидность.

— Ни фига. Писатель должен сидеть за дубовым столом в городе Москве, на крайняк — в Туле. Так у писателей заведено. А этот один раз возле навозной кучи пописывал. Для духовитости предложений — не иначе. Нет, он, конечно, не виноват, что туда его овец потянуло, а всё же.