— Пи-ить, — едва слышно просит Егор.
Петр зачерпнул кружкой воду и поднес к губам больного. Отпив, Егор вздохнул, видно полегчало, заговорил бодро и быстро:
— Вот, Петька, ты и отомстил мне за отца… Батьку-то твово я утопил… это так… выхода не было… А ты меня хлопнул… вот и все, мы с тобой в расчете…
— Нет, дядя Егор, я не мстил… я ошибся… пуля подвела…
Все подавленно молчат.
Угрюмо молчит море. Северо-запад затих совсем, его сменил попутный «бережник», и лодка пошла быстрее.
Наконец рассвело. Исчезли последние тучки, обрадованные охотники увидели вдали свой берег и облегченно вздохнули. Повеселевшие, ободренные, гребцы еще сильнее стали налегать на весла. Лодка легко взбегала на пологую волну и стремительно скользила вниз.
Егор долго и громко стонал и вдруг неожиданно затих. Заросшее бурой щетиной лицо стало бледно-желтым, большой нос заострился.
Петр зашел в избу и остановился у порога. Сидевшие за столом Вера и бабка Кумуха-черемуха почти враз воскликнули:
— Легкий на помине!
Вера словно на крыльях вылетела бы из-за стола и повисла на шее мужа, но ее сдерживало присутствие суровой бабки, которая терпеть не могла всякие сердечные проявления.
— Здравствуйте! — виновато улыбнувшись, поздоровался Петр.
— Проходи, проходи, охотничек! — густо прогудел бас бабки Дарьи, в котором затонуло Верино «здравствуй».
Охотник подошел к столу и, не раздеваясь, плюхнулся на табурет ку.
— Боже мой, чо это с тобой доспелось? — вздыбилась над Петром бабка.
— Петя, это кто тебе лицо-то поцарапал? — испуганно воскликнула Вера, тревожно и радостно разглядывал мужа.
— Да-а так себе, — отмахнулся он и виновато взглянул, пряча правую руку под столом.
— Э, паря, чо-то стряслось, кумуха-черемуха!
— Егора Лисина привезли… мертвого.
Бабка опустилась перед образами.
— О, господи! Мать пресвятая богородица!
— Медведь задавил? — в черных Вериных глазах заискрился страх.
— Нет, умер от пули.
— О, господи, да кто же это его?
— Я… невз…
Вера не дала договорить, с плачем свалилась на руки Петру.
По Аминдакану быстро расползлись зловещие слухи: «Петр Стрельцов застрелил Егора Лисина… Знамо дело, за отца отомстил». Но большинство колхозников наотрез возражало: «Будет Петруха в человека стрелять! Не-е! Не таковский он мужик».
Яков Лисин, изрядно покачиваясь, вошел в ограду своего друга Семена Малышева. Хозяин встретил гостя у крыльца с охапкой дров.
— Здорово, Сеня!
— Здравствуй, Якуха, проходи в избу.
В доме Малышева было прохладно и неуютно. Пахло затхлым неумытым углом. Они молча закурили.
— Как получилось-то?
— Петька стрелял в медведя и попутно, вторым, зацепил Егора.
— Вот ведь сволочь-то какой! — Семен сердито сверкнул цыганскими глазами.
— Не приведи господь, варнак… душегубец.
Малышев в упор посмотрел на Якова, тот не выдержал взгляда и опустил глаза.
— Чо, думаешь, простить?
— Ни в жись!.. Пришел попросить тебя чиркнуть гумагу в суд.
— А свидетель-то есть?
— Я видел своими глазами.
— Это, паря, не тово… вот бы посторонний.
— А сторонний, хушь он и не видел, а слышал от самого Егора.
— Кто?
— Мишка Жигмитов. Егор-то ишо в своем уме был и упрекал душегуба Петьку. Он при Мишке в глаза Петьке смотрел и баил: «Зачем в меня пальнул?.. За отца мстил?»
— И Мишка слышал? Не отопрется?
— Все мы слышали. Не должен бы отпереться.
Наконец-то Семену Малышеву представилась возможность упечь ненавистного Стрельцова туда, откуда не скоро возвращаются. И вернуть домой Веру. А там… может, к дружба у них рассохнется… Тогда-то уж Наталья не откажется выйти за него…
— Ладно, Яша, напишу, рассказывай, — оторвавшись от радужных надежд, попросил он Лисина.
Яков сдвинул жиденькие рыжие брови. Большие зеленые глаза неуверенно заметались и уставились в пол.
— …Слышу, ревет кто-то. Подумал на Егора. Бегу. Потом бух-бух два раза. Вижу, упал Егор, а медведь подмял Петьку. А когда подбежал, вижу, брат лежит, а медведь кого-то давит… Тогдысь я пальнул по лопаткам, и зверь упал.
— Ты, Яша, рассказываешь-то будто выдумку какую, мотри не запутайся на суде.
— Нет, к тому времени я все обмозгую, как надо лучше баить.
Октябрь в этом году выдался каким-то особенно суровым. Часто налетал свирепый «горный», его сменял не менее буйный «култук».
Только на четвертый день «Красный помор» смог доставить следственную комиссию в бухту Аяя.
Весь путь от Аминдакана до Аяи Яков Лисин лежал на палубе у засмоленного битеня, с головой укрывшись собачьей дохой. Его приглашали в кубрик, но он отказывался, сославшись на головную боль. У него и в самом деле разболелась голова, так как он до одури думал об одном и том же: «Съели или нет звери и птицы мясо медведя?.. Если все целехонько, то власти могут Петьку оправдать, а его, Якова Лисина, завинят в ложном показании. Так ведь сказал Семен Малышев. А он зря болтать не будет — мужик башковитый».
А когда пошли к месту происшествия, то Якова словно подменили. Он шагал рядом с прокурором, возбужденно размахивал руками и рассказывал, как орал Егор и ревел медведь, как он добил косолапого на Стрельцове… Он говорил и говорил безудержно, а у самого ныло сердце, и большой трус, живущий в его сердце, по-заячьи стремился дать драпака.
