От руин Карфагена до вершин Атласа - [30]

При подъезде к Касабланке (от Рабата до нее всего километров 90) теперь почти не видно бидонвилей, которые так ужасали раньше. В большинстве случаев они разрушены, а на их месте стоят дешевые новые дома. «Люди переселились в них или в расположенную севернее Мухаммедию, где также идет большое строительство, — продолжал Фадлуллах, — Но вы видите, что еще кое-где остались хибары. Сейчас в Касабланке два с половиной миллиона человек. Она растет быстро, причем не столько экономически, сколько демографически. Энергично разрушают бидонвили только последние три года».

Мы не заезжали в центр города, а проехали лишь по его окраине, из всех достопримечательностей видели только темные кубы зданий Шерифского управления фосфатов — подлинной государственной монополии — и часть довольно мало примечательных корпусов местного университета имени Хасана II. На самом краю города бросились в глаза новые кварталы, огороженные белой стеной с круглыми башнями у входа.

Далее наш путь лежал на юг. Вплотную к дороге подступили тучные обрабатываемые поля, парники под бананы, новенькие фермы, стада коров, пасущихся на лугах. «Обратите внимание, — сказал Мустафа Айяд, — к югу от Касабланки плотность населения возрастает. Здесь на каждой ферме — не менее шести-восьми человек. Многие ведут хозяйство по португальскому образцу — те же орудия, культуры, форма жилищ. Я считаю, что это следствие продолжающегося влияния Португалии со времен ее господства в этих краях». Слушавший его Фаринья кивал головой в знак согласия. Айяд продолжил: «Слева — железная дорога из Касабланки в Жофр Ласфар, порт по вывозу фосфатов. Тут всюду чернозем, как и во всей этой области вплоть до порта Сафи. А пашут преимущественно на ослах, так как требуется здесь мелкая вспашка. Слой почвы, как заметно даже отсюда, очень тонок. Даже камни видны».

Так мы ехали вдоль спокойного океана, не спеша брызгавшего на берег пеной небольшой волны. Разговор то и дело заходил о различиях между городом и деревней, о все большем расслоении горожан и их отчужденности от сельских жителей. Пообедав в ресторане недалеко от Жофр Ласфара, мы свернули от океана влево, в глубь страны.

Три дня в Марракеше

Почти 200-километровая полоса сплошного краснозема тянется от атлантического побережья Марокко, вернее, от города Сиди Беннур (центра исторической области Дуккала), к южной столице этой страны — городу Марракешу, который средневековые хроники называли «западным Багдадом». Однообразие равнины лишь изредка нарушается оливковыми рощами, зарослями кактусов, да редкими селениями, возле которых бродят серо-коричневые, под цвет местных почв, стада овец. Иногда можно увидеть редкое теперь явление — верблюда на пашне вместо лошади или быка. И снова степь, ровная, сливающаяся с наступающими сумерками. Вдруг словно окунаешься в густые заросли ароматной зелени, с трудом различая за гордо взметнувшимися высокими пальмами и плотной листвой апельсиновых деревьев стены многоэтажных домов, отелей, ресторанов, рекламы банков, иностранных и местных компаний. Это — Марракеш. Он как бы неожиданно возник среди предшествовавшей ему равнины и в то же время логично продолжает ее, гармонично сочетается с ней и своими плавными очертаниями, и обилием растительности, и теплыми красновато-коричневыми тонами, преобладающими в окраске городских зданий.

Мы бродим по вечернему городу, вдыхая его запахи и прислушиваясь к шороху листвы, чувствуя себя, как в саду. «Я люблю Марракеш, — говорит мой спутник, Абд ар-Рахим Латауи, хранитель библиотеки факультета литературы и гуманитарных наук Рабатского университета. — Сам я родился на побережье, в Сафи. Но тут у меня живут родственники, которых я регулярно навещаю. После рабатской суеты здесь отдыхаешь душой и телом: другой воздух, другой ритм жизни». Латауи учился в СССР и хорошо говорит по-русски. Он интересуется вопросами филологии и защитил в Ленинграде дипломную работу «Структурные типы и модели образования имен в современном русском языке». Сейчас он готовит диссертацию о русско-арабских и арабско-русских словарях, печатает в различных журналах и изданиях Рабатского университета статьи о русских суффиксах, о работах советских арабистов. В опубликованной в 1980 г. статье «Арабские исследования в СССР» он воздал должное академику И. Ю. Крачковскому, назвав его «творцом новой школы советского востоковедения», и дал подробную библиографию (в сочетании с биографическими данными) трудов многих наших арабистов-филологов, таких, как В. Г. Ахвледиани, X. К. Баранов, В. М. Белкин, А. Г. Белова, В. И. Беляев, В. М. Борисов, Г. М. Габучан, А. А. Долинина, Г. Ш. Шарбатов, Б. Я. Шидфар. Впоследствии (в 1989 г.) Латауи перевел и издал на арабском языке некоторые труды Крачковского.

Зная, что Латауи из берберской семьи, я спрашиваю его, верно ли, что Марракеш по-прежнему, как и в средние века, остается центром берберской культуры и берберских племен. «Это очень сложный вопрос, — отвечает он. — Когда меня иностранец спрашивает, араб я или бербер, я прежде всего думаю, зачем это ему нужно. Речь не идет, разумеется, о советских людях. Но вы знаете, сколько спекуляций вокруг так называемого берберского вопроса имело место в годы протектората? И французы, и испанцы, и еще кое-кто все время старались отделить, обособить арабов от берберов, противопоставить их друг другу. А чем занимаются у нас многие давно тут работающие американские социологи, политологи и социоантропологи? Тоже выискивают берберскую специфику, но не только с целью исследования ее. Конечно, есть еще у нас кое-где в горах отдельные племена, где старики и женщины, никогда не бывавшие в городах или даже просто на равнине, арабского не знают и говорят только на своем диалекте. Но таких мало, и они как бы целиком в прошлом. И в этих племенах мужчины, уходившие на заработки или регулярно бывающие в городах и селах в базарные дни, говорят по-арабски, как и мы, городские жители. Мы все марокканцы, мусульмане и говорим по-арабски. А уж кто от кого происходит — это другой вопрос. Мой род, например, в свое время переехал в Сафи из Тафилальта, где, как известно, арабы и берберы уже более тысячи лет живут бок о бок. Мой дед говорил по-берберски, отец знал оба языка, а я говорю только по-арабски. Понимаю говор берберов Сафи и могу отличить один диалект от другого, но не говорю на них».