От рубля и выше - [23]

И вот мы сидели в кафе, где курили вовсю. Митя ругнул вентиляцию: «Вот о чем надо говорить, а не о запретах»; заказал вина. Я предупредил, что пить не буду, за что и схлопотал насмешливое замечание, что мы не в кабинете русского языка и литературы. Митя курил, я ждал официантку, не хотел начинать первым разговор, да и вовсе не хотел г ни о чем говорить до встречи с Линой. Спрашивать же Митю о Лине решил неприличным, дело их. Интересно, врала она или нет? Да нет, ничуть не интересно. Дело в картинах и хрустале. Вернет Г а там пусть хоть залюбится, хоть с Митей, хоть с шофером муженька.

— Какова наша мамочка? — сказал Митя. — Не успела, можно сказать, износить туфли, хотя в общем-то она еще, может быть, и имеет право на личную жизнь. У папочки ее было с избытком.

— Митя, давай не говорить о родителях. Нас объединяет забота о наследстве твоего отца и моего друга. В этом мы единодушны, а влиять на твои взгляды я не собираюсь, да и поздно.

— Куда мне, зелен виноград! А не говорить о родителях нельзя. Хорошо, назовем это разговором о поколениях. Я смотрю на ваше как бы со стороны, извлекаю уроки. Все получают по заслугам. Зло наказуемо не только законом, но и раскаянием. Не все на него способны, но судить надо не по проступку, а по осознанию его. Скажете, это вычитанное, что не моим ртом мышей ловить, надо перестрадать, но разве не самые сильные страдания в юности, когда в ужасе видишь отца в подлинном свете, когда выпустят из школы зелененьких, наивненьких, в голубеньких очках, а лучше сказать, вышвырнут не умеющих плавать из лодки среди реки… жизни.

Принесли еду. Митя» подождал отхода официантки.

— «Ночь после выпуска» Тендрякова вы заставляли читать, это было очень полезно. Ладно, я, в отличие от класса, имел тягу определенную к искусству.

— Благодаря отцу.

— И вам. Спасибо. Но не сделала ли эта самая тяга меня несчастным? Отец работал. Он — ломовая лошадь искусства, а я пытаюсь осознать и вижу недостижимость горных вершин.

— Брось тогда, не занимайся.

— Поздно.

— Тебе? Поздно?

— Обстоятельства, дядя Леша, изменились. Хочу я или не хочу, я ведь не только материальный, но и творческий наследник.

— Почему это вдруг такая кастовость: сын писателя — писатель, сын художника — художник, актера — актер, режиссера — режиссер? Закон один для всех — сын как творец всегда на голову ниже отца.

— Всегда?

— А если уровень отца невысок, каков же уровень сына? Я не о тебе и не об отце говорю. Конечно, детям легче благодаря знакомым отца, этой атмосфере, но до них же не доходит, что для отца искусство было впервые, а для них оно уже в самом начале вторично.

— Выпейте со мной, дядя Леша. — Митя смочил мою рюмку, налил себе. Выпил, не стал есть, закурил, собирался с мыслями. — Еще позвольте. — Он еще плеснул себе. — Все это так, как вы говорите, все так. Но время, вы забываете время и называете отжившие правила. Наши отцы, я говорю о подлинных творцах, а не о халтурщиках массовой культуры… наши отцы жили чувствами, сердцем, насилие над душой для них было равно смерти при жизни. Время же потребовало людей, которые знают, чего хотят, а не тех, кто неясно что-то различает сквозь магический кристалл, К отцу с его хрусталем это очень подходит. Он говорил, что это хорошо, что хрусталь бьется, не вечен, он на раскопках нашел цветное стекло, которое было как прозрачный войлок, то есть ему был знак работы над нетленностью своих произведений. «Создавай нетленки!» — это вроде в шутку кто-то воскликнул, но не случайно, что в наше время. Времена прошли, остались сроки! Когда тут рассчитывать, что следующие; и следующие, и следующие поколения что-то создадут? Куда тянуть? Поколение отца — прекрасная почва, пора колоситься злакам и цвести цветам, созреть пора!

— Митя, тут легко опять прийти к доступности занятия искусством, что сумма приемов и так далее дает качество…

— Ну нет! Мы говорим о тех, кому дано.

— Очень легко вбить в голову, что дано. Если тем более с молодых лет, когда даже пустяк — удачная линия, звучная гамма, случайная рифма — вызывают восхищение.

— Допускаю. Но ведь все скажется, так что это не страшно.

— Но если этой дряни малохудожественной будет много, то почему же не решить публике, что искусство достижимо, что оно такое и есть?

— Дряни всегда много. А почему бы каждому не попробовать? Все талантливы, говорили вы, так вдруг? Мать наконец-то разрешила девчонкам рисовать. А вдруг? Нет так нет.

— Ты поешь, остынет.

— А! Бог на детях отдыхает, есть такая пословица? Ее можно и продолжить через противительный союз «а». Бог на детях отдыхает, а дьявол отыгрывается. А так как я еще ни за что ни про что виноват и в первородном грехе, то не слишком ли много — тянуть грехи и человечества, и папашины? Пока их замолишь, и жизнь пройдет. Конечно, для кого-то и это оправдание жизни, но не для творцов. Зачем он тогда женился, если всецело ушел в работу?

— Он же не знал, что…

— … что искусство забирает целиком? Плохо! Надо знать. Вот и парадокс: искусство должно нести радость людям, почему же за эту радость люди, близкие люди, несчастны? А как же с тезисом о любви к ближнему? Если не исполнять этот тезис, то и искусство будет не от бога, а от сатаны.