От Ренессанса до эпохи Просвещения - [3]

. Тело способно выступать в качестве освобождающего начала, примером тому — руссоистский отказ от корсета, старого традиционного «механизма», сжимающего детское тело и тем самым определяющего контур фигуры будущего гражданина.

Тем более что, помимо оппозиции «принуждение — свобода», необходимо иметь в виду и оппозицию «равенство — неравенство» — прежде всего речь идет о постепенной демократизации, которой характеризуются новые времена. Есть множество примеров, подтверждающих, что и тут тело играет центральную и чрезвычайно сложную роль: разве постепенное и неоспоримое распространение в современных обществах таких качеств, как телесное превосходство и красота, не сопровождается упорной дискриминацией, когда по–прежнему не у всех есть возможность ухаживать за собой, когда ожирением страдают самые бедные, а забота о себе, качество ухода, зависит от среды? Неравенство выражено телесно, анатомически.

Гендерные исследования, в свою очередь, уже давно показали: история женского тела — это история подавления, о чем свидетельствует набор эстетических критериев: в первую очередь традиционное требование всегда «целомудренной», девственной красоты, которая долгое время находилась под строгим надзором, пока, наконец, не произошла решительная эмансипация, воплощенная в более приемлемых формах, контурах и движениях, более открытых улыбках и обнаженном теле. Иными словами, история тела не может полностью уйти от истории гендерных моделей и идентичностей.

Как бы то ни было, такая история остается «граничной точкой» между сферами социального и субъективного. И это хорошо, поскольку так становятся заметны спекуляция на внешнем, соблюдение благопристойности и надзор над всеми способами телесного выражения — иными словами, контролирование всего, что относится к телу. Это способствовало умножению тех моделей поведения, которые нацелены на сокрытие интимного; тех опытов, которые полагались невыразимыми; это способствовало и пристальному наблюдению за скрытыми чувствами и процессами сознания. Следует ли говорить, что западный субъект — также результат напряженной работы над телом?

Предисловие к первому тому

Жорж Вигарелло

В скромных «советах, как жить долго» («Искусство жить долго») Луиджи Корнаро, благородного венецианца эпохи Ренессанса, придирчиво относившегося к вопросам еды и питья, названы светские меры предосторожности по уходу за собой образца 1558 года: умеренность в пище, очищение и выведение влаги, внимательное отношение к космическим «симпатиям» и климату. Оригинальность этого текста состоит в иронии по отношению к «старинным» практикам алхимиков и астрологов. Преобладает резко критический взгляд, осмеянию подвергаются оккультные опыты, в которых смешиваются драгоценные материалы, движение планет и уход за телом. Попытки остановить физический распад, принимая очищенные металлы, или, напротив, способствовать телесному разложению, прибегая к жидкому золоту или серебру, теперь отошли к области магии: «Никто никогда не видал, чтобы эти выдумки приводили к успеху»[10]; эти фальшивые чистые субстанции не оказывают ни малейшего эффекта. «Напитки долголетия», оцениваемые по стоимости содержащихся в них минералов или по редкости ингредиентов, утратили свою притягательность. Корнаро отказывается от средневековых систем координат, для него нет тайных соответствий между материями. Хрусталь, золото или жемчуг не придают ни прозрачности, ни чистоты: звезды не способны ни защитить, ни поддержать. В этом отношении советы венецианца проникнуты осознанным разочарованием. Корнаро — современник Амбруаза Паре, поносившего эликсиры, в которых вымачивается рог единорога, и снадобья, где «кипятятся экю»[11].

Эта книга прежде всего посвящена появлению современного образа «модерного» тела, устройство которого больше не зависит от влияния планет, оккультных сил, амулетов или драгоценностей. Его механизмы «расколдованы» и подчинены новому представлению о физике, о законах причинно–следственных связей. Это не означает, что полностью уходят поверья, связанные с народной медициной, с деревенскими колдунами, с телами, подчиненными непостижимому. Еще очень далеко до исчезновения ориентации на священное. На протяжении долгого времени ходовое представление о теле будет местом скрещения множественных влияний и будет казаться, что телесная оболочка — точка пересечения всех мировых сил. Но в эпоху Ренессанса, когда тело обособляется, а его функции объясняются его собственной «механикой» и только ею, происходит оживление культурного конфликта.

Образ «механизма» тем более примечателен, что в это время разрабатываются новые способы представления внешнего облика человека. Персонажи «Страстей Христовых» (1340) Симоне Мартини, чьи формы неразличимы под складками драпировки[12], мало похожи на персонажей «Распятия» (1456) Андреа Мантеньи с их ладными силуэтами и рельефными формами[13]. Последние свидетельствуют об «изобретении тела»[14]. Внезапно красота становится более осязаемой и непосредственной. Первым эту новую манеру воссоздания телесного присутствия — игру физическими массами, цветом, плотностью форм и округлостями — около 1420 года опробовал Мазаччо