От прощания до встречи - [61]

— Может статься и так, — ответил я, сжав зубы. Кое-что я уже стал понимать.

— Хорошо, — кротко ответил Жора, поудобнее устраиваясь на кровати. — Может, и вправду кому-нибудь поможет.

Он наконец нашел себе подходящее положение и начал свою исповедь медленно, но свободно и твердо.

— Любовь моя и далеко от меня, и совсем близко. Она светла и прозрачна, умна и красива. Доброта ее и сердечность не знают пределов. Ее волосы, хоть и видел я их лишь однажды, ослепляют, словно солнце. Глаза ее чисты и бездонны, как озера Светлояр на моей родине. Имя ее звучит как симфония. Она мой бог, идеал мой, и умереть за нее мне совсем не страшно.

Оба мы, и капитан и я, были изумлены. И высокими словами, так просто и естественно слетевшими с уст Жоры, и той, кто вызвала, породила их, облекла в такие одежды и кто, может быть, не меньше хирурга обладал сейчас властью над этим солдатом.

А он, Жора Наседкин, смолк и смотрел на нас скорбно, почти безучастно.

— Послушай, Жора, — сказал я, взяв его за руку, — а ей, ей говорил ты эти слова? Или не осмелился?

— Говорил.

— Давно?

— Только что.

— И что она ответила?

— Сказала, что я должен жить. Обязательно должен жить. Жить и бороться…

— Тогда какого же черта ты распустил нюни?! — рявкнул на него капитан, да так громко, что Жора вздрогнул.

— Она вас любит, товарищ капитан, — ответил он упавшим голосом.

— Откуда ты знаешь? Она говорила тебе?

— Нет. Но все говорят, и сам я вижу.

— Ни черта ты не видишь из своей палаты, а говорить могут всякое. Дело не в этом. Тебе просто легче так. — Капитан наклонился к нему. — Трусишь?

— Без толку, товарищ капитан.

— А ты пробовал? Ты попробуй сперва.

Капитан кричал не от досады и не от возмущения. Он потерял выдержку от смятения. От полного смятения. Мне казалось, он еще не понял, не осознал как следует всего, что здесь произошло.

— Некогда уж и пробовать, товарищ капитан. Завтра операция.

Капитан резко встал, стукнув костылями, и, не сказав больше ни слова, пошел к двери. Я тоже встал. Не знал я еще его намерений, но отпустить одного не мог. Пообещав Жоре, что скоро к нему зайду, я пошел следом за Борисом. Хоть и на костылях, а по ровному полу он шагал быстро, я за ним не успевал. Дойдя до лестницы, он остановился и подождал меня.

— Где она может сейчас быть? — спросил он.

— Провожу тебя в палату и разыщу, — ответил я. — Пошли, не задерживай меня. Скоро уже вечер.

Спускаться с лестницы на костылях было не легче, чем подниматься, но Крутоверов терпел. В палате он сразу же повалился на койку.

— Отдохни и ты, — предложил он.

Отдыхать я не стал, нельзя было упустить Валентину Александровну. Выйдя во двор, я присел на лавочку под косматой березой. Над лесом, над самыми верхушками деревьев висело багряное солнце. Скоро оно окунется в зеленую листву с желтыми пятнышками, и через час-полтора на нас опустится темень и прохлада.

Едва я успокоился, как мне с непреложной очевидностью стало ясно: ждать Валентину Александровну незачем, идти к ней — тем более.

И все-таки я пошел. Я знал, где она бывала, когда хотела уединиться, и прямым ходом двинулся к старшей сестре. Дверь была заперта, я трижды тихонько стукнул, и мне открыли.

— Вы-ы? — удивленно спросила Валентина Александровна. — Впрочем, этого можно было ожидать. Садитесь, Федор Васильич. Что скажете?

Я присел и молча на нее уставился. Она была в халате, без шапочки, светлые волосы взъерошены, лицо чуть припухло. «Наверное, плакала, — подумал я. — Женщины на это горазды».

Молчала и она. Все правильно. Что она могла сказать мне? Оперевшись на палку, я стал подниматься, но она в тот же миг подбежала и усадила меня на место.

— Извините, Федор Васильич. Я… просто, я сейчас не в своей тарелке. Это пройдет. Посидите.

Она подошла к стеклянному шкафу, потерла виски, лоб, причесалась и повернулась ко мне улыбающаяся. Передо мной была прежняя Валентина Александровна, спокойная, приветливая, всегда готовая прийти на помощь.

— Я надеюсь, вы не откажете мне в компании, когда я буду говорить с Крутоверовым?

— Нет, Валентина Александровна. Вы поговорите с ним без меня. Он, думаю, хочет видеть вас одну.

Она села, облокотилась на стол, задумалась.

— И к Жоре Наседкину вам лучше сходить одной.

— Я недавно была у него, — сказала она.

— Но после вас были мы, Крутоверов и я, и Жора признался нам… Он такие о вас святые слова говорил… У меня, знаете ли, дыхание перехватило… Если сейчас кто-либо может склонить его к жизни, то только вы. Только вы, Валентина Александровна. Попробуйте.

— Бог ты мой! — воскликнула она и закрыла лицо руками. Она долго сидела так, облокотившись на стол и заслонив лицо. Мне было больно смотреть на нее. Я поднял голову, и взгляд мой невольно остановился на двух сросшихся елях, под которыми мы совсем недавно сидели на скамейке — она, Борис и я — и говорили о нем, о Жоре Наседкине.

— А если я обманулась? — Она отняла от лица руки и подалась ко мне. — Если я за любовь приняла… Вы понимаете? Когда этот синеглазый юноша начал говорить мне о своем чувстве, я жила им, все во мне замирало… Потом он читал Блока… В эти минуты я забыла даже, что есть на свете капитан Крутоверов. Понимаете? Я ведь ничего еще не знаю, я ни разу не любила. Вдруг это ошибка? Ведь это ж на всю жизнь…