От прощания до встречи - [60]

— А что ты ответил?

— Сказал, что должен посоветоваться с лечащим врачом. А врач лечащий отчего-то старательно меня избегает. Я нынче пять раз слышал в коридоре ее шаги… Приближались и удалялись. Ни разу к нам не зашла. Разведданных на этот счет никаких нет?

Я догадывался, отчего Валентина Александровна обходила стороной нашу палату, но говорить не стал. Они могли быть неточны, мои догадки, а кроме того, она должна сказать ему обо всем сама, только сама.

— Пойдем сходим к Георгию, — промолвил он. — Хочу посмотреть на него перед операцией. Дело не шуточное.

— Сходим, — ответил я. — Давай только повременим чуть-чуть, ногу я натрудил. Ноет. Пусть малость отдохнет.

Нога у меня и вправду ныла, но на второй-то этаж я, конечно, мог подняться и ничего со мной не случилось бы. У Жоры Наседкина, я знал, сидела сейчас Валентина Александровна. Капитан если и не ведал этого, то, наверное, чувствовал. Может быть, потому и позвал меня. Но хотела ли сейчас встречи с ним Валентина Александровна? Если б хотела, сама зашла бы. Есть, стало быть, у нее причина избегать его.

— Пойду один, — сказал он и тяжело сел на койку.

— Одного я тебя не пущу. — Я тоже поднялся. Знал, что отговорить его сейчас невозможно. Пусть будет что будет.

Собрались, потихоньку пошли. Я нарочно медлил, надеясь, что Валентина Александровна уйдет от Наседкина, а капитан торопил, подгонял меня.

На второй этаж поднялись мы с трудом. Борису такие подъемы были пока и в новинку и не под силу, хотя от ступеньки к ступеньке дела шли лучше, равновесие постепенно обретало привычное состояние. Под конец он расхрабрился, решил обойтись без моей помощи и едва не загремел вниз. Как только ступили мы на второй этаж, торопиться капитан перестал. Медленно, спокойно подошли к палате Жоры Наседкина, открыли дверь и Валентину Александровну там не обнаружили.

Увидев нас, Жора заворочался на своей широкой койке, но капитан жестом руки остановил его. Мы присели.

— Спасибо вам, что навестить решили, — сказал Жора, почему-то пряча глаза. — Товарищ лейтенант бывал у меня, а вы, товарищ капитан, первый раз. Я к тому, что вам очень это тяжело.

Он говорил и вроде бы смотрел на нас — то на Бориса, то на меня, а взгляда его я никак уловить не мог.

— А от меня только что Валентина Александровна ушла. Долго сидела, успокаивала. Хирург, говорит, опытный, самый лучший в городе. А меня что успокаивать-то? Я и так не боюсь. Чему быть — того не миновать. — Губы его дрогнули.

— Опять ты за старое, Георгий, — мягко сказал капитан. — Поплакать иногда, может быть, и не мешает, чтобы тяжесть лишнюю снять с души. Иной раз даже на пользу идет. Но тебе-то, тебе-то сейчас другое нужно… Совсем другое, пойми ты! Вера тебе нужна, вера! В жизнь! В любовь! В победу!

Капитан говорил вроде бы тихо, а получалось у него твердо, и слова его действовали. Я чувствовал это по себе. Так и просачивались независимо от твоей воли куда-то вглубь, так и оседали там. Я видел: эта его твердость нужна была и Жоре Наседкину, и не меньше она нужна сейчас самому Борису. Может, оттого и звучали его слова так весомо.

Как встряхнуть этого парня, как вернуть ему интерес к жизни, чтоб не помехой он был хирургу, а доброй подмогой?

— Ты девушку любил когда-нибудь? — тихо спросил Борис. — Может быть, в школе, может быть, там, на фронте. Нравилась тебе хоть одна?

Жора долго молчал. Он то хмурился, то на лице его появлялась вдруг загадочно-скорбная ухмылка, будто он знал что-то важное и раздумывал только о том, сказать нам об этом или промолчать. Это вызвало у меня любопытство, и когда он остановил на мне прищуренные глаза, я решительно подтолкнул его к разговору. Он горько мне улыбнулся и перевел взгляд на Крутоверова.

— А отчего это вы, товарищ капитан, все в прошлом времени спрашиваете? Любил ли я? Нравился ли мне кто? А может, мне и сейчас нравится. Может, и сейчас я влюблен…

Не обратив внимания на лихорадочный взгляд Наседкина, капитан выпалил довольно и обрадованно:

— Вот и скажи, чудак-человек! Это же великое чувство — любовь! Любовь побеждает смерть! Знаешь, кто это сказал? То-то и оно. Возьми себя в руки. Немедленно возьми себя в руки! Во имя этой девушки. Во имя любви. Слышишь? Ты просто не имеешь права оставлять ее одну. Это трусость. Это все равно, что в плен сдаться. Добровольно. Она не простит тебе эту трусость. И никто не простит, слышишь? Говори, говори сейчас же!

Горькая усмешка скользнула по лицу Жоры.

— А что говорить-то, товарищ капитан?

— Как это что? Про девушку говори, про любовь свою говори!

— Про девушку, про любовь… — медленно повторил Жора. — А зачем это вам? Вот вам, товарищ капитан, лично вам зачем это?

На минуту капитан оторопел и растерянно смотрел то на меня, то на Жору.

— Как это зачем? Я хочу помочь тебе. Хочу, чтоб ты выжил. Чтоб жизнью загорелся. Это поможет и хирургу. Вот и лейтенант вместе со мной за тем же пришел. — Он кивнул в мою сторону, вслед за ним Жора тоже повернул ко мне голову.

— И вы хотите, товарищ лейтенант, чтобы я про любовь свою рассказал? — спросил он просто, ровным спокойным голосом.

— Хочу, — ответил я.

— И вы уверены, что это поможет мне? И даже хирургу?