От прощания до встречи - [57]

А он, Андриан Иннокентьевич, мучительно вспоминал сейчас имя, отчество или фамилию одного старого врача-хирурга, который по нездоровью и по возрасту уже не работал, но жил будто бы по-прежнему возле аптеки в соседнем городке, куда предлагала обратиться с просьбой Валентина Александровна. Престиж госпиталя дело серьезное, думал он, но жизнь человека дороже. Тем более юноши, коему жить да жить.

Так ничего и не вспомнив, он остановился около Валентины Александровны. Осмотрел ее с ног до головы, попросил снять, если можно, халат, чем ввел ее в краску, и снова обратил на нее пристальный взор.

— Берите машину и немедленно поезжайте в город, — сказал он. — Без халата, в этом вот платье. Зайдите в больницу или в амбулаторию и спросите, как зовут седовласого старика хирурга с такой же седой бородкой клинышком. Он живет где-то возле аптеки. Спросите, узнайте адрес и — к нему. Он года два уже не врачует, но изредка, когда попросят… Говорят, не хирург, а виртуоз. Природный талант. В столицах, говорят, редко такого встретишь. Если кто и сможет его уговорить, так это вы. Это я вам точно говорю. Меня вот и в халате уговорила.

— Ну, Андриан Иннокентьевич, спасибо вам большущее. — Последние слова начальника хоть и смутили слегка Валентину Александровну, но и лестны были ей, приятны. — Не знаю уж как и благодарить вас. В таком случае, я сейчас же распоряжусь, чтоб готовили к операции, а сама пулей в город…

— Подождите, — остановил ее Андриан Иннокентьевич. — О подготовке к операции могу распорядиться и я. А вы… Вам не кажется, что подоспела пора ампутировать голень капитану Крутоверову? — Он остановил на ней прямой пытливый взгляд, остановил ровно настолько, чтоб понять все и оценить, и, чтоб не конфузить ее, тотчас же опустил глаза.

— Подоспела, — ответила она. — Я и об этом с вами хотела поговорить.

— Дело, конечно, не сложное, — продолжал Андриан Иннокентьевич, — но вы, сколько я понимаю в медицине, наверное, не возьметесь сделать эту операцию? — Он вновь поднял на нее добрые, с хитроватым прищуром глаза. — Или, может быть, я ошибаюсь?

— Нет, не ошибаетесь, — ответила она. — Я как раз и хотела просить вас, чтоб вы освободили меня от этой миссии. Я не хотела бы даже присутствовать на этой операции, хотя, как лечащий врач…

— Ясно. Все ясно, Валентина Александровна. — Он вновь заходил по комнате, и вновь послышался скрип половиц. Валентине Александровне этот скрип уже не казался противным. Она была даже рада ему, верила, что он поможет Андрину Иннокентьевичу найти выход и с Борисом Крутоверовым. Поворачивая голову вслед за начальником, она с сожалением и со стыдом думала, как же заблуждалась в нем, и корила себя, корила беспощадно.

Андриан Иннокентьевич прошел к своему столу и сел. Постучал по нему пальцами.

— Если выйдет осечка со стариком, — сказал он, подняв голову, — то привезите Александра Павловича Долинина. Операций у него нынче нет, я уже справлялся. Он моложе, выдержит и Наседкина, и Крутоверова. Лучше всего, конечно, если привезете обоих. Тогда Александр Павлович по старой памяти поассистировал бы старику, они, говорят, хорошо сработались и уже давненько дружат. Только б не обидеть Александра Павловича… Подумает, что не надеемся, если старика зовем. Это уж ваша забота. Ясно?

— Ясно, Андриан Иннокентьевич.

— Тогда идите и запрягайте машину, а я тем временем бумагу к ним сочиню. Без бумаги весь ваш разговор может разговором и остаться.

— Бегу, Андриан Иннокентьевич, спасибо, — она побежала, но около двери спохватилась, вернулась обратно и чмокнула его в щеку.

— А это уж совсем ни к чему, — проворчал он вдогонку и потянулся за пером.

Всю дорогу до города, пыльную и тряскую, Валентина Александровна думала о своем начальнике, который, как оказалось, все видел, все понимал и нисколько не меньше, чем она, если не больше, переживал за раненых.

Молодой водитель проклинал лесную дорогу, а в редкие минуты, когда ее можно было все-таки терпеть, пытался, как мог, развлечь красивую докторшу, но ей было не до шуток и не до развлечений. Мысли ее по-прежнему были заняты Андрианом Иннокентьевичем и своими поспешными опрометчивыми суждениями о нем. Она так себя забичевала, что внушила себе твердое убеждение: в людях она пока ничего, к сожалению, не понимает. Надо, видно, и вправду с ними пуд соли съесть, прежде чем судить о них и уж тем более — осуждать их.

В городе Валентину Александровну ждала неудача. В больнице ей любезно сказали, как зовут старого хирурга, сообщили его адрес, но идти туда сейчас не советовали: Нил Афанасьевич Смолин и супруга его Аксинья Михайловна находились в больнице. Нил Афанасьевич, радетель их и любимец, прооперировавший за долгие годы чуть ли не всех жителей города, сам лежал на операционном столе. Не заладилось у него что-то с желчным пузырем, да еще как не заладилось-то — чуть богу душу не отдал, — а он терпел да помалкивал. Верной быть бы беде, когда бы не Аксинья Михайловна. Заметила она за ним неладное и за Александром Павловичем побежала. Тот мигом примчался, высмотрел все, выслушал и давай ругать учителя-то своего на чем свет стоит. И так его пушил, и эдак, аж кулаком по столу стучал. Но все это после того, как за подводой, за кучером больничным послал. Нил-то Афанасьевич слушал его, слушал, да как засмеется, хоть и боль у него была страшенная.