От прощания до встречи - [56]

Незаметно для посторонних он начал оказывать Валентине Александровне знаки внимания: то платье похвалит, то прическу, то улыбнется совсем не по-начальнически. И за собой стал следить старательно, за своей внешностью. Брюки и гимнастерка всегда теперь были отутюжены, сапоги начищены, подворотничок свежий.

От глаз Валентины Александровны все это, конечно, не ускользнуло. Это и забавляло ее, и не на шутку расстраивало. Как отвергнуть его ухаживания, чтоб и свое достоинство сохранить, и его не обидеть, не восстановить против себя? Он начальник, и от того, как установятся их отношения, многое будет зависеть в ее работе. Больше всего она боялась за своих больных, за то, как бы они не пострадали от ее объяснения с начальником. А что объяснение должно было вот-вот последовать, она ничуть не сомневалась. Она уже и ответ обдумала, а вернее сказать — придумала.

Пополудни в субботу после обхода и перевязок ее пригласили в кабинет к начальнику. Андриан Иннокентьевич вышел из-за стола и, чего никогда с ним не бывало, пододвинул ей стул и пригласил сесть. От него попахивало спиртом и тройным одеколоном. «Сейчас начнется», — подумала она и, к радости своей, отметила, что разговор предстоящий нисколько ее не пугает. Неделей раньше, может быть, и испугал бы, а сейчас, наверное, уже притерпелось.

Не спросив о делах, о прошедшем нелегком дне, он пригласил ее совершить вместе с ним лесную прогулку к Каме, где можно отдохнуть от суетных дел, которых, как известно, никогда не переделаешь.

Она спокойно встала, подошла к нему, положила на плечо руку. Он явно этого не ожидал, чуть-чуть поначалу даже оторопел, потом же, истолковав ее жест по-своему, как-то нечисто заулыбался. Это заставило Валентину Александровну поторопиться с ответом.

— Я признательна вам за приглашение, Андриан Иннокентьевич, польщена им, но принять его не могу. Дело в том… понимаете, у меня есть жених, которого я люблю. Он сейчас на фронте, и обманывать его… это выше моих сил. Не обижайтесь на меня, Андриан Иннокентьевич, ладно?

Он повернул голову и сел прямо, как сидел до этого. Ни с того ни с сего застучал по столу пальцами. Валентина Александровна прошла к своему стулу и раздумывала, сесть или же постоять. Решила не садиться.

— Это совсем другое дело, — ответил Андриан Иннокентьевич, не глядя на нее. — Так надо было сразу и сказать. И разговор короткий.

— Спасибо, Андриан Иннокентьевич.

— Не за что, Валентина Александровна. Это уж вы меня извините.

С тех пор речь у них об этом не заходила, но отпечаток взаимной неловкости и в то же время некоей доверительности остался. Словом, все шло хорошо до тех пор, пока по госпиталю не поползли слухи, что раненый капитан Крутоверов влюбился в Валентину Александровну, а она — в него. Слухи не злые, но и не очень добрые. Капитан о них ничего не знал, а Валентина Александровна знала, слышала-переслышала и старалась сделать все для того, чтоб эти слухи не дошли ни до капитана, ни до Андриана Иннокентьевича. Ей это было важно особенно потому, что предстоял решающий разговор с начальником. Разговор и о Жоре Наседкине, и о самом капитане.

Она обдумала десятки вариантов, и любой из них мог быть разрушен этими злополучными слухами. Заикнись Андриан Иннокентьевич о них хоть одним словом, она должна будет честно признаться в своих чувствах к капитану Крутоверову. Скрывать это от начальника она не могла и не хотела, она выжидала лишь подходящий случай. Сейчас, перед серьезнейшим решением, время для такого признания было самое неподходящее. Она не знала, что делать с тем женихом, которого выдумала, чтоб отделаться от притязаний военврача Сошкина. Если зайдет об этом разговор, придется сказать всю правду, и неизвестно, совсем неизвестно, как еще военврач Сошкин к этому отнесется. Он вправе оскорбиться, и важнейшие ее просьбы и предложения могут быть восприняты им в этот момент не так, как надо. Может быть, даже наоборот.

Но и ждать она больше не могла: Жоре Наседкину требовалась операция. На пути к начальнику госпиталя решила: «Если понадобится, возьму еще один грех на душу — скажу, что жених мой погиб на фронте». Она так обрадовалась этой придумке, что у самой двери в кабинет Андриана Иннокентьевича приостановилась, чтоб погасить непрошеную улыбку. Перед начальником она предстала озабоченной, какой и была на самом деле. Не успев еще дойти до его стола, нервно заговорила:

— Андриан Иннокентьевич, я все-таки осмеливаюсь еще раз просить, чтоб для Наседкина непременно пригласили хирурга. Сами мы не справимся, а везти его в город по нашим ухабам и колдобинам — это и грех великий, и… все равно мы ничего не выгадаем. Они же так распишут его состояние, прежде чем принять к себе, что ответственность все равно падет на нас. Очень прошу вас, Андриан Иннокентьевич. Двадцать лет парню… И жизни-то еще не видел.

Начальник и сам думал о Наседкине. Выслушав Валентину Александровну, он тяжко вздохнул, медленно поднялся со стула и хмуро, устало зашагал по комнате. Валентина Александровна не знала, что делать, и лишь поворачивала вслед за ним голову в надежде, что он взглянет на нее. А он ходил, скрестив на груди руки, и сосредоточенно смотрел себе под ноги. То и дело поскрипывали под его тяжестью рассохшиеся половицы, и ей казалось, что он внимательно вслушивается в этот скрип. Широкая половица возле окна скрипела особенно противно — как сверчок за печкой, — а Андриан Иннокентьевич будто нарочно наваливался на нее всем телом. Помимо ее воли, Валентине Александровне и в этих его тяжелых шагах стал видеться какой-то особый смысл. Как ни странно, именно в эти минуты она и уверовала в Андриана Иннокентьевича, почувствовала, что он сделает все возможное.