От прощания до встречи - [36]

«Кота соблазнили, теперь карася попробуем заманить этими каплями, а?» — сказала бабушка, когда прошла хворь.

И заманила. С первой же весенней верши. Да карась-то какой пошел — ровный, матерый, я карасей-то таких и не видел. На радости бабушка сказала даже, что такой карась и барину-то, поди, не снился.

— Ай да бабка! — воскликнул капитан. — Утерла, утерла нос мужичкам вашим. Как они на это глянули?

— Так и глянули. Не хочешь, да глянешь… Секрет-то каждому хотелось узнать.

— Сразу и разболтала?

— Не сразу и не всем. Сперва, говорит, внучка своего накормлю вдоволь да деда, а потом видно будет… По правде сказать, закормила она нас этими карасями. И жареные, и вареные, и сушеные. Особо хороши были в сметане жаренные. Вот уж впрямь объеденье. Берешь его, миленького, со сковородочки целиком, а он сочный, румяный, так в рот и просится. А в рот надо брать осторожно — костей мелких много, до несчастья рукой подать. Вот и обсасываешь его по кусочку. Красота. А уж пальчик-то потом каждый оближешь, и не один раз.

На жаренье шли большие караси, а те, что помельче, — сушились. Почистит их бабушка, уложит рядками на противень — и в русскую печку. Пока в поле или в огороде работает, они и готовы. Похрустывают, как сухарики. Только повкуснее. Сушеные караси впрок шли. За лето бабушка набирала их по целой кадушке. А уха из сушеных карасей — просто чудо. Январь на дворе морозный или февраль снежный да пуржистый, а у нас наваристая уха на столе. Не зря бабушка говорила: любой барин позавидует. А что? И позавидовал бы, если б отведал.

А секрет свой раскрыла дяде Моте Шлыкову. Степенный мужик был, с окладистой бородой. Сказки нам рассказывал в ночном. Лес кругом, темень непроглядная, а мы сидим и слушаем его затаив дух. «Этот зря губить рыбу не будет, — говорила бабушка. — Он всю молодь назад выпускает, сама видела».

На пруд бабушка шла затемно, когда утренняя зорька едва-едва занималась, заходила по пояс в воду, вытаскивала вершу. Хорошо, если там барахтались золотистые красноперые караси, тогда и вода была не так холодна, и домой шагалось весело. А если вместо карасей в вершу набирались водоросли да лягушки? Ее же надо вычистить, уложить как следует новую приманку, вновь зайти в воду и, поставив вершу, закрепить ее (лучше всего, конечно, привязать веревку к подводному ивовому корневищу). Домой бабушка возвращалась, когда начинало всходить солнце. А до-ома — только успевай поворачиваться.

Солнце блеснуло в боковом окне — теперь уж совсем скоро выгонять в стадо корову, стало быть, первым делом надо ее подоить. Дойку бабушка любила, и если Лысенка была спокойна, времени это отнимало немного. Но, бывало, Лысенка капризничала, артачилась, и тогда дойка оборачивалась каторгой. Проводив корову, бабушка спешила топить печь. Пока разгораются дрова, она успевает процедить молоко, почистить рыбу. А тут уж и овец пора провожать в стадо, поросят кормить. Управившись с живностью, бабушка начинает стряпать. На завтрак идут караси, если, конечно, утром бабушке подфартило, а на обед варятся щи да каша. До завтрака надо еще натаскать воды из колодца, прибраться в доме, покопаться в огороде. Дед до такой работы не унижался, он был занят мужскими делами: чистил плуги, чинил сбрую, отбивал и точил косы.

После завтрака отправлялись в поле делать главнее крестьянское дело: весной — пахать, сеять, бороновать, а летом — полоть, косить и молотить…

В обед бабушку ждали новые заботы. Надо сходить на луг и подоить Лысенку, надо постирать бельишко, что-то посадить, а что-то прополоть в огороде, наконец, пообедать и помыть посуду.

А после обеда опять в поле, до самого вечера. Солнышко заходит, заканчиваются и полевые работы. Дома к вечеру скапливается столько дел, что переделать их по плечу только расторопной умелице. Такой умелицей и была моя бабушка. Она успевала накормить поросят, загнать и напоить овец, подоить корову, приготовить ужин, поужинать, помыть посуду, прибрать в доме. А когда начинало темнеть, брала свою приманку и отправлялась на пруд. Там ее ждали холодная вода и пойманные караси. Домой она возвращалась затемно.

«Когда же ты, бабушка, спишь? — спрашивал я ее. — Ложишься в темноте и встаешь в темноте, а летом и темноты-то — кот наплакал. А? Так и умереть можно».

«Не-ет, ягодка моя, не умру, я живучая, — отвечала она. — Я сплю во сне, вдоволь сплю. Так-то некогда, вот я во сне и отсыпаюсь».

Ольга и капитан засмеялись.

— Очень ваша бабушка похожа на мою, Федор Василич, — сказала задумчиво Ольга. — Такая же добрая, непоседливая и такая же, наверное, счастливая.

Так, видимо, и было. Одного я не знал досконально: счастливая ли она. Когда приносила домой ведерко увесистых карасей или когда собирала первый урожай крыжовника и смородины, арбузов и помидоров — она первая из всей деревни посадила в своем огороде эти ягоды и овощи, и только после нее, и то не сразу, взялись за них другие односельчане, — или когда удавалось приютить на ночь какую-нибудь старушку-странницу, накормить ее, уложить в теплую постель, или же когда вместе с соседками запевала она по праздникам веселую озорную песню и глаза ее загорались удалым огнем, а на щеках проступали молодые ямочки — и вся она светилась радостью, конечно же, в эти минуты она была счастлива. Но однажды, лет пятнадцать назад, совсем нечаянно я подслушал ее разговор с дедом. Они сидели в сумерках на крыльце, а я вышел в сени напиться холодной воды.