От прощания до встречи - [35]

А живая нельма чуть Ольгу в реку не стащила — заглотнула крючок и с испугу рванула вглубь. Она в одну сторону тянет, Ольга — ни жива ни мертва — в другую. Леска натянулась, вот-вот оборвется. Чувствует Ольга: помаленьку, по шажочку крохотному сдает она рыбе. Слезы на глазах, а сделать ничего не может, рыба оказалась сильнее. И если бы не соседский мальчишка, подоспевший в эту минуту, быть бы Ольге в реке. Вдвоем они кое-как осилили рыбу, вытащили ее на берег. Большущая, жирная была нельма, с красивыми плавниками. Бабушка так удивилась, что своим глазам не хотела верить.

А еще в Якутии оленьи языки очень вкусные. Мягкие, сочные, вместе с ними и свой язык не мудрено проглотить.

Ольга рассказывала живо, картинно. Мне совсем нетрудно было представить ее мать, бабушку, ее самое и даже нельму.

В памяти у меня тотчас же воскресилась моя бабушка. Бабушка Наташа, Наталья Петровна. Мне стало тепло и радостно от одного воспоминания. Радостно и немножко горько. Горечь примешивалась оттого, что бабушку свою я вспомнил не сам по себе, — Ольгин рассказ заставил меня вспомнить. Едва Ольга приумолкла, я, не долго раздумывая, повел речь о своей бабушке. Тем более что она была неутомимой рыбачкой.

Бабушка Наташа жила в глухой деревне, вдалеке от рек и морей. На всю деревню был один пруд — и тот за версту от нее. Когда-то этот пруд принадлежал помещику. В годы революции усадьбу разрушили, а пруд, обсаженный кудрявыми ветлами, остался. По старинке его называли барским, хотя барского в нем ничего уже не было. Даже караси ловились самые мелкие, плебейские. Бабушка, однако, твердила, что крупного карася, какой подавался на стол барину, надо уметь ловить. Она была умная женщина и знала, что слово лишь тогда в цене, когда оно подкрепляется делом, и всерьез занялась рыбалкой.

Весной и летом у женщины-крестьянки на счету каждая минута, поэтому тяжелее всего было выкроить время, хотя бы часа два-три в сутки. И так прикидывала и этак, и все равно, кроме как у сна, занять было негде. «У сна так у сна, — решила бабушка Наташа. — Осенью отосплюсь да зимой, когда ночи длинные».

Удочки она отвергла в самом начале: не падок на них карась. Если б и шел, то много ли удочкой натаскаешь? Ей хотелось вдоволь попотчевать вкусной рыбкой внука и деда да и мужикам-рыболовам нос утереть. Выбор пал на вершу. Загодя, еще по зиме, напряла она крепких суровых ниток, скрутила их и связала легкую, аккуратную вершу. Ставить ее пошла, благословясь, затемно ранним утром, сразу после пасхи. Прихватила с собой и меня — на счастье, как она говорила. По ее понятию, непорочные дети должны приносить счастье или, по крайней мере, удачу.

— А вы вправду были тогда непорочным? — перебила меня Ольга.

— Я был маленький.

— Да ведь и маленький, поди, девчонок за косы таскал. — Она не унималась. — Непорочные могут быть только девочки.

— Почему-у?! — крикнул я удивленно.

— Потому, — спокойно возразила Ольга, — что мальчишки с детства задиры. Им только воевать да драться.

— Правильно, — согласился с ней капитан. — Хватит об этом. Рассказывай про бабушку. Карася крупного поймала она или нет?

— Поймала, — ответил я. — Только не сразу.

— Чем она вершу заправляла?

— В этом все дело. Целых два лета приноравливалась. Поначалу, как и все, обыкновенный ржаной хлеб клала. Мякиш, в комок скатанный. Только польза от этого мякиша была небольшая. Раза два в неделю приносила мелочишку — коту лишь и годилась на закуску. Потом в этот мякиш разных ароматов стала добавлять, чтоб душистостью завлечь карася. Масло разное пробовала: льняное, конопляное, сливочное. Когда свежее бывало маслице, и рыбки, понятно, побольше попадалось, а когда старое да прогорклое — опять только кот пировал. На укроп иной раз льстился карась, на горох распаренный.

— И горох в ход шел? — спросил капитан.

— Да-а, он же душистый, особо если с маслицем свежим! Неплохой карась шел, нам с дедом тоже перепадало.

Ну, а главная приманка была еще впереди. Обычно я жил у бабушки летом, а в тот год пришлось приехать и зимой. Нежданно-негаданно бабушка захворала, дед был где-то на промыслах, и мать привезла в деревню меня, чтоб я ухаживал за бабушкой. Рады мы были оба, и бабушка и я. Мать вскоре уехала, и мы остались вдвоем. Если б не соседи, я, конечно, никак не справился бы со своими обязанностями. Оказалось, ухаживать-то надо было не за бабушкой, а за коровой, которая вот-вот должна была отелиться, за овцами, за поросятами. Все это по очереди делали соседи — топили русскую печь, варили еду, кормили всю живность, — а мне оставалось лишь подать бабушке лекарства и раза два покормить ее и попоить.

Лекарств было много, но чаще всего она принимала валериановые капли. Я не любил их, мне запах не нравился, а бабушке они, видно, помогали. Но кто эти капли прямо-таки обожал, кто с ума по ним сходил, так это кот Рыжик. Как только я брал в руки пузырек с валерьянкой, он бросался ко мне, танцевал вокруг, как заправский балерун, и нещадно орал, будто его резали. Изредка по улыбчивой просьбе бабушки я угощал этими каплями и Рыжика. Видели бы вы, с какой жадностью он слизывал их. Налижется и блаженствует: поворачивается на спину, мурлыча закатывает свои кошачьи глазки и пошел бросать себя из стороны в сторону. Забавная картина, ничего смешнее я не видел. И бабушка тоже. Она до слез хохотала, глядя на Рыжика. Я до сих пор думаю, что выздоровела она тогда совсем не от лекарств, а от этого редкого зрелища.