От Падуна до Стрелки - [10]
Плыла с нами еще одна чудесная спутница, верный друг всех путешествующих — песня. Прописана она в «кают-компании». Как только «тридцатьчетверка» вывела баржу на стрежень реки, на палубе раздался царапающий душу скрежет выдергиваемых гвоздей. Кто-то распечатывал большой ящик, приткнутый к штабелю листов сухой штукатурки. Скрежет оборвался, раздался стук, упала боковинка, и все увидели лакированную черноту— в ящике примостилось новенькое пианино. Один из нас поднял крышку и прочитал: «Кама». Думали ли пермские мастера, собиравшие этот инструмент, что он заберется так далеко?
У него сразу нашлась хозяйка — создательница многих песен, которые уже несколько дней подряд звучат в «кают-компании».
На носу баржи под широким брезентом лежали спальные мешки. Здесь живет бригада композитора Александры Пахмутовой. Ее составляют поэты Николай Добронравов и Сергей Гребенников, популярные певцы Иосиф Кобзон и Виктор Кахно. Всех их связывает старая дружба с ангарцами, они уже бывали в Братске. Песни, которые написала Пахмутова после первого путешествия в Приангарье, поет вся молодежь. На этот раз Пахмутова и ее спутники отправляются к Толстому мысу.
К концу первого дня наш небольшой караван подходит к Дубынинскому порогу. Капитан «тридцатьчетверки» не рискует идти дальше — ночью это опасно, катер и баржа упираются носами в берег.
…Через полчаса на поляне пылает костер. Толя подвешивает над ним два ведерных, закопченных до лакового блеска чайника. Аля — так Пахмутову стали называть все на барже — и Саша режут хлеб, накрывают на «стол». Остальные вскрывают консервные банки.
Сначала за «столом» шумно, потом все постепенно притихают. Мы словно боимся смехом или громким словом спугнуть окружающую нас красоту.
День уступает место вечеру. Уже перестала играть, плескаться в реке рыба, уже фиолетово-синие сумерки захватили прибрежный лес, выплеснулись на поляну и окружили костер, уже поползли из распадков серые клочья холодного тумана, а там, высоко над Ангарой, в последних лучах еще золотятся стволы сосен и серебряной чернью отливают ребристые скалы.
Аля подходит к березе, стоящей у самой воды, и застывает, обращенная лицом к засыпающей реке.
Много лет назад, перед войной, я читал статью замечательного русского актера Прова Садовского. Он писал о связи художника с природой, вечно питающей его чувства и фантазию. Одно место в статье меня особенно поразило и осталось в памяти. Садовский говорил, что истинный художник — артист, писатель, музыкант, живописец — только тот, кто при виде неподдельной, первозданной красоты природы смахнет набежавшую слезу. Мне не дано было тогда, в семнадцать лет, понять, оценить всю мудрость его слов. Теперь-то я знаю, какие шедевры подарили человечеству великие гении, вдохновленные картинами родной природы.
Алю зовут. Она не откликается, лишь проводит ладошкой по щеке — может быть, отгоняет назойливого комара, а может быть, смахивает слезу. Что слышится ей в эти минуты? Для композитора мир всегда наполнен звуками: нежными и грозными, веселыми и грустными, волнующими и убаюкивающими.
После ужина костер переносят поближе к барже, подкинутые в него дрова разгораются и освещают прыгающим заревом «кают-компанию». Аля садится к пианино. Ее руки, маленькие и неожиданно сильные, с быстрыми пальцами заставили «Каму» превзойти все свои возможности — под высоким таежным небом пианино звучало, словно концертный рояль.
Мы сидим затаив дыхание, люди разных судеб, разных профессий — шофер, экскаваторщик, поэт, механик, певец, матрос. Необычность обстановки, красота таежной ночи, чарующая музыка настраивают нас на одну волну — мечтательности и раздумий.
Аля играет Чайковского, потом Шопена, Листа, Рахманинова. «Кама» рассказывает о падении крепостей и тиранов, о нежной любви, о страданиях и счастье. Последний раз пробежали и застыли на клавишах Алины руки. Долго стоит тишина, мы не сразу возвращаемся из того далекого мира, куда увела нас музыка.
Расходимся по «каютам» поздно, около двух часов ночи. Потом, в следующие дни, я слушаю уже полные концерты. Кобзон и Кахно поют, не считаясь со временем и погодой, поют под дождем, в клубах, на берегу, на барже. Взрывами восторга встречают слушатели великолепную песню Пахмутовой «Письмо на Усть-Илим». Там, где воздвигается Усть-Илимская станция, она прозвучит по-особому. И все-таки едва ли это может сравниться с первым концертом под темным пологом ночи.
В ГОСТЯХ У БОГА АНГАРЫ
Утро, туманное, сырое, начавшееся под нудный шелест дождя, огорчает. Померкли краски, за низкими тучами исчезли скалы, березы опустили свои ветви и уныло нахохлились. Время отправляться дальше, но капитан «тридцатьчетверки» Мирза Вильданов медлит, показывая на серую вату тумана, которая прилипла к самой воде. Проходит час, другой. Ветерок поднимает туман на несколько метров над рекой, и караван трогается путь.
Я перехожу на катер. В тесной его рубке за штурвалом Мирза Вильданов. Он щурит глаза, отыскивая чуть заметные вешки, ныряющие в стальной воде, — они указывают нам путь.
Участок Ангары от Братска до Кежмы практически несудоходен. Когда-то, в конце прошлого века, иркутские купцы пробовали наладить движение по всей реке — от Стрелки до Байкала. Они взяли подряды на снабжение строительства Транссибирской магистрали рельсами и другими материалами. Купили пароходы, баржи, наняли лоцманов. Бились, бились и отказались от затеи — слишком дорого и опасно. Правда, им удалось провести несколько караванов. Но для этого пришлось установить на Шаманском пороге туер-пароход с огромной лебедкой, которая поднимала против течения баржи, и построить в обход Падунского порога небольшую железнодорожную ветку. Вскоре Транссибирская магистраль дошла до Иркутска, и необходимость в водном пути по Ангаре отпала.
