От начала начал. Антология шумерской поэзии - [47]

Та, что ложе, делает сладостным,

Она бедняку — пища радости,

Инанна, дочерь Зуэна.

Что ему в стране, как быку, главу воздела,

Ее блески-сиянья, словно яркие звезды,

Ее звездный лик осветил горы,

И к Инанне, к небу воздел он взоры,

Словно пред отцом родным, он пред нею заплакал,

Свои руки благие во мраке гор к ней поднял:

«О Инанна, дом родной мне возврати, град родной мне возврати!

Град где мать меня породила, со мною да будет,

Как змее — пустынное место, со мною да будет,

Как скорпиону — земная расселина, со мною да будет!

Великой царице, моей госпоже, тебе да несу мои плачи,

О госпожа моя, одетая пламенем...

<...>

Среди малых камней, драгоценных камней, среди их блистания,

От вершин каменистых до земли каменистой

В когтях плоскогория Сабум,

В пасть-расщелину, в клюв ее брошенный,

Да не оставлю руки-ноги мои в горах хашура-абрикоса».[457]

Инанна вняла его слезам.

Силы жизни его, словно спящего Уту, укрыла,

Как платком шерстяным, в тихой радости сердца закутала.

А сама к Кулабу отправилась.

Бык, пожирающий черное поле.

Светило, чистый телец, что встает на стражу,

Что, как утренняя звезда, освещает небо,

Свет сияющий в ночь проливает,

Зуэн, кого чтят как новый месяц,

Отец Нанна, что Уту-солнцу выпрямляет дорогу,

Владыка света, что сотворен для тиары,

Зуэн, дитя любимое Энлиля,

Бог, что украсой встает средь неба.

Чьи лучи сиянья чисты и святы,

Чей лик освещает светом горы,

К Зуэну на небо глаза воздел он,

Как пред отцом родным заплакал,

Свои руки благие во мраке гор к нему поднял:

«Господин, кто в небе далеком к тебе не приходит?

Зуэн, кто в небе далеком к тебе не приходит?

Владыка, кто истину любит, кто зло ненавидит,

Зуэн, кто истину любит, кто зло ненавидит!

Истина в радости сердца к тебе праведностью приходит,

Тополь евфратский,[458] ствол великий, словно скипетр, для тебя возрастает,

Справедливость, оковы ее развяжи!

Зло, оковы его не развязывай!

Зло пусть спереди уходит, пусть сзади унесено будет!

Когда сердце твое встает во гневе,

То подобно змее, что яд выпускает, ты на зло слюною плюешься!»

Зуэн внял его слезам, жизнь ему подарил.

Вернул крепость его ногам.

Второй раз бык на горизонте появился.

Бык над деревьями хашур встал.

Тот, кто щитом земли касается, чье око — око-близнец собранья,

Тот, кто щит из дома выносит, чье око — око-близнец мужа,

Герой Уту свое сиянье, свой чистый блеск простер на небе.

Лугальбанда, его добрый гений, с небес излился,

Его добрая Лама на стороне его стала,

Дабы бог, что терзал его, удалился.

Он очи воздел на небо к Уту,

Как пред отцом родным заплакал,

Свои руки благие во мраке гор к нему поднял.

«О Уту, пастырь ты страны, ты отец черноголовых!

Когда спать ты уходишь, люди с тобою спать уходят,

Герой Уту, когда ты встаешь, люди с тобою вместе встают!

Уту, пока нет тебя,

Птица не уловлена сетью, раб не спешит трудиться.

Тому, кто один идет, ты тому товарищ-брат,

О Уту, там, где двое идут, там воистину ты третьим идешь!

Тому, кто схватил узду, ты — охраняющие шоры.

Бедняка, слабого, кому нечем прикрыться,

Словно длинная ткань, свет лучей твоих кутает,

Покрывает тело рабыни-должницы, словно одеяние белой шерсти.

И старикам, как и самым первым старцам,

Пирование — свет лучей твоих,

И ныне, как издревле, нежит их

Свет твоих лучей, словно лучший елей.

Бык величайший, прекрасный, могучий

<...>

Герой, сын Нингаль, свет источающий,

Ты судья человеков, бык шагающий,

<...>

Плуги их ты направляешь, ты устанавливаешь их на место,

Песнопенья во славу твою сладки, они достигают тебя в небе!

Герой, сын Нингаль, тебя прославляют, воистину так, как тебе подобает».

И тогда он, справедливый, тот, кто советуется с Энлилем,

Травам жизни расти повелел,

В быстром потоке, матери гор,[459] воды жизни ему принес.

Травы жизни он ртом жует,

Воды жизни рукой зачерпывает.

Когда травы жизни в рот он взял,

Когда воды жизни рукой зачерпнул,

То, как из ловушки выскочивший,

С земли, словно жеребец, рванулся,

Словно отборный жеребец Шаккана, по горам несется,

Словно огромный могучий осел, он скачет,

Словно стройный осел, быстрый в беге, мчится.

С ночи и до наступления дня он идет.

Горы, страну пустынную Зуэна, пересекает торопливо.

В одиночестве полном — ничье око, ни один человек его не видит.

Свою провизию в кожаном мехе,

Свое имущество в мешке из кожи,

То, что братья его и други его —

Воду холодную, как и хлеб засохший, — положили ему,

Светлый Лугальбанда с собою из мрака гор поднял.

Камень-огневик он взял.

Днище деревянного сосуда расколол, пред собою поставив, расщепил,

Затем другой камень взял,

И, друг о друга их ударив,

Искры яркие[460] получил, в поле их понес.

Кремень-камень огонь взрастил.

Тот огонь плоскогорье, словно солнечный свет, озарил.

Хлеба сладкого печь не умея, печки пред собой не имея,

На семи углях тесто жертвенное он спек.

Хлеб сам он ныне пек.

Камыш горный он с корнем вырвал, он стебли его оборвал,

Тесто сладкое для выпечки хлеба белого он на него нанизал.

Так, хлеба сладкого печь не умея, печки пред собой не имея,

На семи углях тесто жертвенное он спек.

Тот хлеб сам он ныне спек.

Зубр косматый, желтоватый, бык с воздетыми рогами,[461]

Бык усталый отдыхал.

Зубр рогатый горную землю, чистое место, копытом рыл.