От Мюнхена до Токийского залива: Взгляд с Запада на трагические страницы истории второй мировой войны - [157]

Передвижение Гитлером крупных сил с Востока на Запад и приоритеты, отданные группе армий «Б», которая на критический период получила почти всю военную продукцию Германии, серьезно ослабили немцев на Восточном фронте. К тому же контратаки союзников в начале января сковали много дивизий на Западе и полностью отвлекли немецкое Верховное командование. Эти факторы были, вероятно, более весомы в решении русских начать январское наступление раньше предполагаемого срока, чем «моральный долг» Сталина.

Русские историки никогда не соглашались с этим и настаивали на двух несовместимых заявлениях: с одной стороны, утверждали, что Арденнское наступление не было вообще серьезным наступлением, а только лишь пробой сил, в то время как, по мнению других, западные союзники были спасены от сокрушительного разгрома только благодаря тому, что русские начали 12 января наступление. Число введенных в операцию войск и объем военного снаряжения — достаточный ответ на первое утверждение: фельдмаршал фон Рундштедт описывал Арденнское наступление как «Сталинград № 2», и мы уже видели, что все шансы на большую победу немцев отпали уже 26 декабря, когда, как об этом сообщает «Немецкий военный вестник», далеко идущие первоначальные стратегические цели были отброшены и заменены ограниченными тактическими целями.

Подлинной целью Гитлера при подготовке последнего отчаянного наступления против западных союзников в декабре 1944 года было не выиграть войну, поскольку он уже тогда знал, что это невозможно, а создать ситуацию, при которой Германия, даже проиграв войну, оставалась бы в целости.

Он считал, что, если его танковые армии смогут расколоть силы западных союзников, они согласятся на «пат» на своем фронте и дадут ему возможность перебросить свои силы на Восток. Затем, как он полагал, русские в ответ предложат условия, согласно которым их армии останутся примерно там, где они находятся. Эти предположения были, конечно, совершенно ошибочными, ибо ничто, если только не ядерное оружие немцев, не остановило бы западных союзников и Россию от оккупации Германии. Гитлер, который так хорошо понимал психологию немецкого народа, всегда ошибался, когда делал расчеты на другие национальности.

Одна из иронии истории заключается в том, что конечным результатом попытки Гитлера сохранить в целости Германию было то, что сегодня восточная граница Германии пролегает на сотню миль западнее, чем это было бы, если бы никогда не было наступления в Арденнах (написано в 1971 г. — Ред.).

Уинстон Черчилль На пути к победе [122]

Московские переговоры 1944 года

В Москву мы прибыли во второй половине дня 9 октября [1944 года]. Нас исключительно сердечно и торжественно встретили Молотов и многие высокопоставленные русские деятели. На этот раз нас поместили в самой Москве со всеми удобствами. В моем распоряжении находился небольшой, прекрасно обставленный дом; в распоряжении Антони[123] — другой дом поблизости. Мы были рады возможности пообедать вдвоем и отдохнуть. <…>

В 10 часов вечера состоялась наша первая важная встреча в Кремле. На ней присутствовали только Сталин, Молотов, Идеи, Гарриман[124] и я, а также майор Бирс и Павлов в качестве переводчиков. Было решено тотчас же пригласить в Москву польского премьер-министра, министра иностранных дел Ромера[125] и седобородого, престарелого академика Грабского,[126] обаятельного и очень способного человека. Поэтому я телеграфировал Миколайчику,[127] что мы ожидаем его и его друзей для переговоров с Советским правительством и нами, а также с люблинским польским комитетом.[128] Я дал ясно понять, что отказ приехать и принять участие в этих переговорах был бы равносилен прямому отклонению нашего совета и освободил бы нас от дальнейшей ответственности по отношению к лондонскому польскому правительству.

Создалась деловая атмосфера, и я заявил: «Давайте урегулируем наши дела на Балканах. Ваши армии находятся в Румынии и Болгарии. У нас есть там интересы, миссии и агенты. Не будем ссориться из-за пустяков. Что касается Англии и России, согласны ли вы на то, чтобы занимать преобладающее положение на 90 процентов в Румынии, на то, чтобы мы занимали преобладающее положение на 90 процентов в Греции и пополам — в Югославии?» Пока это переводилось, я взял пол-листа бумаги и написал:

«Румыния

Россия — 90%

Другие — 10%

Греция

Великобритания (в согласии с США) — 90%

Россия — 10%

Югославия — 50–50%

Венгрия — 50–50%

Болгария

Россия — 75%

Другие — 25 %»

Я передал листок Сталину, который к этому времени уже выслушал перевод. Наступила небольшая пауза. Затем он взял синий карандаш и, поставив на листке большую птичку, вернул его мне. Для урегулирования всего этого вопроса потребовалось не больше времени, чем нужно было для того, чтобы это написать.

Конечно, мы долго и тщательно обсуждали наш вопрос и, кроме того, касались лишь непосредственных мероприятий военного времени. Обе стороны откладывали все более крупные вопросы до мирной конференции, которая, как мы тогда надеялись, состоится после того, как будет выиграна война.

Затем наступило длительное молчание. Исписанный карандашом листок бумаги лежал в центре стола. Наконец я сказал: «Не покажется ли несколько циничным, что мы решили эти вопросы, имеющие жизненно важное значение для миллионов людей, как бы экспромтом? Давайте сожжем эту бумажку». — «Нет, оставьте ее себе», — сказал Сталин.