От Монтеня до Арагона - [189]

I

«БЕЛЛАК, главный город округа (От-Вьен), 4600 жителей. Кожевенные заводы. Родина Жана Жироду». Эти строки, которые можно прочесть сегодня в Малом энциклопедическом словаре Ларусс, привели бы в восторг Жироду. Всю жизнь Беллак оставался его любимым мифом, символом провинциальной Франции; именно этот городок, где его отец служил в управлении автодорожного строительства, свел его лицом к лицу с типами, характерными для французской жизни, — чиновником палаты мер и весов, инспектором учебных заведений, учительницей. Благодаря ему не только Беллак, но все маленькие города Лимузена по соседству с Беллаком — Бессин, Сен-Сюльпис, Лорьер, Шато-Понсак — овеяны некой поэтической дымкой, подобно Шато-Тьерри — родине Лафонтена и Ферте-Милон — родине Расина. Чистая юная девушка в его романах — всегда девушка из Беллака.

Следуя превратностям служебной карьеры своего отца, Леже Жироду, Жан Жироду объехал «маленькие городишки и поселки», совершив, таким образом, то единственное путешествие, которое может дать подлинное знание французской жизни. Вместо почетного паломничества по главным городам департаментов «по маршруту Бордо — Ангулем — Париж, который раньше предпочитали римские легионеры, а ныне — честолюбивые чиновники», ему пришлось держаться захолустных городков и поселков, этих «лимфатических узелков» на карте Франции, а такое путешествие «куда более плодотворно для понимания состояния нации». Поэзия «Интермеццо», немыслимая и непонятная в любой другой стране, рождена воспоминаниями и образами этого провинциального детства.

Всю свою жизнь Жироду защищал супрефектуры и окружные суды[722]. Ему нравились эти здания с пышным садом в самом центре города и с неизменным величавым кедром у входа, ибо супрефектуры и окружные суды были учреждены в эпоху, когда Жюссье вывез из Англии кедр[723]. Если супрефектуры будут упразднены (о чем все время поговаривают, но исполнение этой угрозы каждый раз откладывается), исчезнет традиционный «облик ночного городка с непременными зданиями суда, церкви и тюрьмы, где спит единственный заключенный, без которого не может обойтись маленький городок, как человек не может обойтись без греха. Исчезнет сословие прокуроров, судебных исполнителей и генеральных секретарей, которые еще как-то поддерживают своими заказами благородный стиль портновских и шляпных мастерских. Отныне во всех маленьких городках Франции богатые бакалейщицы будут выходить замуж лишь за богатых сапожников…». Тон полон мягкой иронии, тем не менее следует принять всерьез любовь Жироду к этому гармоническому контрапункту нашей цивилизации, которая посылает корсиканских судей в Лилль, а пикардийских — в Марсель.

В маленьком городке все знают друг друга. Обольстительная аптекарша покоряет сердца. С полицейским устанавливаются приятельские отношения. Ребенок воспринимает здесь жизнь доверчиво. Природа подступает вплотную к городку, окруженному лимузенскими или берришонскими деревнями и полями, где «в дикой груше прячутся куропатки, а овес укрывает зайцев». И в этом Жироду тоже близок Лафонтену: он любит и знает животных. О своих родителях он мало говорил. Но, читая «Симона Патетического», мы можем догадаться, что они строили по поводу этого красивого, умного мальчика честолюбивые планы в чисто французском духе: «Я не стану, Симон, заставлять тебя заниматься. Или ты будешь учиться, или тебе придется обойтись без хлеба… Посмотри на меня, Симон, и оставь в покое орехи… Тебе невероятно повезло — ты вступаешь в борьбу без всякой обузы… Вся твоя семья — это я… Твое имя никому не известно, можешь делать с ним все, что угодно… Поздравь себя с этими привилегиями и положи на место яблоко… Только не воображай, будто ты никому не обязан, потому что получаешь стипендию… Ты ходишь в лицей вовсе не для того, чтобы бить баклуши». Ребенок знал это; он ходил в лицей, чтобы прилежно заниматься. Чтобы стать префектом, министром. «Повторяй себе каждый вечер, что ты хочешь стать президентом республики. Добиться этого очень просто: достаточно, чтобы ты был первым во всем; и до сих пор тебе это удавалось».

В лицее Шатору, который носит теперь его имя, Жироду и в самом деле был первым во всем. Образцовый первый ученик, не только по знанию классиков, но и по своему характеру, гордости, независимости суждений. «Я был почтительным без смирения, прилежным без прилежания. У меня был крупный четкий почерк и тетрадки с двойными полями». Учителя ценили его. Он обязан им «возвышенными представлениями о жизни, безграничной широтой души. Им я обязан тем, что при виде горбуна думал о Терсите, встретив морщинистую старуху, вспоминал о Гекубе[724]; я знал слишком много героев, чтобы замечать что-либо, кроме героической красоты и уродства… Я поклонялся — поклоняюсь и теперь — ивам, арфам и пальмам. Я поклонялся, как и весь мой класс, гению… В провинции презирают все то, что отмечено лишь талантом. Мы знали наизусть все стихи, все прославленные реплики».

Став писателем, он сохранил благородное школярство. В любой его фразе искушенный читатель уловит намек на какую-нибудь знаменитую цитату, и на мгновение перед ним пронесется в заоблачной выси тень великого человека. В «Эльпеноре» Жироду подражает Гомеру, переделав его на свой лад. Он всегда с удовольствием говорит о писателях, которыми восхищался, — Расине, Нервале, Лафонтене. Первый по французскому, греческому, латыни и истории, он был также первым в беге. Образцовый подросток должен обладать образцовыми душой и телом. Своим ровным шагом он легко преодолевал барьеры экзаменов и препятствия на дистанции в 110 метров. Его вызывает директор одного из парижских лицеев. В 1900 году он впервые попал в Париж. В Лаканале он слушает лекции Гарля Андлера, переводчика и комментатора Ницше и замечательного преподавателя, который привил ему интерес к немецкой литературе («Зигфриду», «Ундине»)